– Как это не понятно? – воскликнул Славка.
– Не встревай, – одернул его Толик. – Пусть мать говорит.
– Да, вера его была не наша, – повторила мамаша. – Поэтому и не пригласили священника, чтобы проводить в последний путь… – Она запнулась.
– Про добрые дела говори, – подсказал Толик.
– Добрые дела?.. Да какие уж тут добрые дела…
– А Тольку оживил, – гнул свое Славка.
– Разве что. Но был он вроде…
– Смотрите! – закричал Славка. – Там, за крестами!..
Все повернули головы в указанном направлении.
– Душа ихняя! – кричал Славка.
Иван вгляделся. За одним из крестов действительно виднелась сгорбленная фигурка. Она явно старалась, чтобы ее не заметили.
– Эй, ты! – крикнул Толик. – Кто бы ты ни был, иди сюда!
Фигурка, казалось, колебалась.
– Славка, приведи! – скомандовал Картошкин.
– Не пойду я…
– Почему это?
– Боюсь.
– Ну и черт с тобой!
Толик почти бегом направился к крестам. Вот он подошел почти вплотную к фигурке, обернулся.
– Да это Дашка! – прокричал он, схватил девушку за руку и потащил к остальным. Вид у Даши был несчастный. Голова повязана черным платочком, в руке букетик полевых цветов.
– Ты чего тут делаешь? – спросила мамаша.
– То же, что и вы. – Девушка старалась вести себя в свойственной ей нагловато-независимой манере, но в глазах ее стояли слезы.
– На похороны, значит, явилась? – язвительно поинтересовался Славка. – А батька твой где? Или тоже за крестом прячется?
– Не знаю я… Не видела его больше.
– Разве дома не была?
– Не была.
– А платочек где взяла? – подозрительно спросил Славка.
– У подружки…
– Чего ты к девчонке привязался?! – разозлилась мамаша. – Где, что?.. Тебе-то какое дело?! Пришел человек проститься, как и ты, между прочим. Так чего же к нему лезть с дурацкими расспросами.
– Я только хотела посмотреть на него в последний раз… – произнесла Даша и зарыдала.
– Ну вот, – обескураженно произнес Толик.
– Ничего. Пускай поплачет. Легче станет. – Мамаша прижала девушку к себе.
– Дальше чего делать-то? – спросил Славка.
– Да? – добавил Валька.
– Чего, чего? Закапывать будем, – отозвался Картошкин. – Давайте прощаться.
А с погодой между тем творилось что-то странное. Свинцовые, клочкастые тучи нависли так низко, что почти касались крестов, стоявших на могилах бандитов Милютиных. Внутри туч, казалось, происходило страшное бурление атмосферных потоков, потому что они непрерывно перемещались, смешивались и вновь распадались на отдельные безобразные фрагменты, которые тут же меняли очертания, становясь еще более ужасными. В этих бушующих глубинах, то тут то там, пробегали призрачные огни, но не молнии, а скорее сполохи небесного пламени, предшествующие, как известно, ужасному катаклизму. Однако ни капли дождя не упало на иссохшую кладбищенскую землю.
Имелась и еще одна странность. Само место, где должно было произойти захоронение, и пространство вокруг него, несмотря на почти ночную тьму, было словно освещено неким неярким призрачным светом неизвестного происхождения. Откуда лился этот свет, из гроба ли, из земли, от окружающих могил, оставалось совершенно непонятным. Да и сами присутствующие не ощущали свечения. Лишь со стороны было хорошо заметно, что люди, словно рыбешки, копошатся на дне аквариума, стоящего в темном углу комнаты.
– Кого это еще черт несет?! – воскликнул Славка, обладавший великолепным зрением.
– Где? – спросил Валька.
– Да вон… – Все посмотрели в ту сторону, куда он указал, однако ничего не увидели.
– Показалось, – заметил Валька.
– Нет, не показалось. Сюда идет. К нам.
– Да и хрен с ним, – недовольно сказал Картошкин. – Пусть себе идет.
– К нам направляется. Может, тоже проститься хочет.
– Давайте закапывать, – потребовал Толик. – Сейчас гроза начнется, а здесь даже спрятаться негде.
– Погоди, сынок.
– А чего годить? Подойдет так подойдет. Чего они все по одному тянутся. Да и кто это может быть? Разве только мент.
Но это оказался отнюдь не Плацекин. Фигура, бредущая во тьме, стала видна уже довольно ясно. Человек был высок и худощав. И чем ближе он подходил, тем было все более заметно, сколь ужасно он выглядит.
– Да это же Генка Соколов! – удивленно заметил Картошкин, первым опознавший странного субъекта.
– Точно, Генка, – сказал Славка.
– Он, – подтвердил Валька.
– Чего тебе надобно, Геннадий? – спросила мамаша.
Гена Соколов был облачен в казачью униформу, но выглядела она таким образом, словно ее владелец минимум неделю ночевал в ней под кустом. Ремня на нем не имелось, гимнастерка с расстегнутым воротом и оборванными пуговицами свидетельствовала, что Гена в последнее время питался из одного корыта со свиньями. Сапоги на казаке отсутствовали, а штрипки галифе были заправлены в галоши. Волосы на голове у Гены стояли дыбом, глаза сияли фосфорическим блеском. В левой руке он держал грязный стакан, а правую прятал за спину.
– Мне-то? – переспросил Гена с затаенной усмешкой. – А налейте, тогда скажу.
– Пошел-ка ты отсюда! – с угрозой в голосе произнес Картошкин.
– Куда мне идти? Я дома.
– Живешь, что ли, здесь? – сочувственно спросил Славка.
– А и живу. Питаюсь тем, что добрые люди подадут, сплю тут же, среди могилок, потому как на улице теплая погода.
– А домой чего не идешь? – спросила мамаша.
– Будто не знаете. Дома-то у меня больше нет. Разорили. По ветру добро пустили. Жили, не тужили, и тут на тебе! Налейте Христа ради.
– Плесни ему, мать, – скомандовал Толик.
Мамаша налила страдальцу полстакана самогона, подала кусок хлеба с салом и луком. Гена одним движением замахнул даровую выпивку, чмокнул, потом захрустел луком. Похоронщики топтались на месте, не зная, как вести себя дальше. Присутствие Соколова было явно не к месту.
– Выпил, так проваливай! – наконец произнес прямолинейный Толик.
– Хороните-то кого? – в свою очередь, спросил Гена.
– Кого надо, того и хороним, – все так же грубо отозвался Картошкин. – Иди, братан, свой дорогой.
– А поглядеть можно? – спросил Гена, и, не дожидаясь разрешения, заглянул в гроб.
То, что он увидел, повергло потерявшего социальные ориентиры казака в шок. Вид мертвеца подействовал на Гену словно удар тока. Некоторое время он не мог произнести и слова, только
