– А Пантелеев?
– Пантелеевых в Москве очень много, Сергеев Васильевичей насчитывается почти два десятка.
– И какой же ты делаешь из своих изысканий вывод?
– Выводы делать тебе!
– И все же?
– Да не знаю я! Может быть, стоит найти этого самого Иону Ванина, потолковать с ним…
– Потолковать? О чем? Об оборотнях, что ли? Не ты ли сам совсем недавно поднял меня на смех, когда я пересказал тебе историю цыгана. Помнится, изощрялся в остроумии. А теперь «потолковать». Видно, пиво окончательно испортило тебе мозги. И ведь сам же настаивал забыть эту историю… Как же тут забудешь.
– Я тебе ничего не советовал, хочешь крутить дальше, крути. Не хочешь – твое дело. Просто мне самому стало интересно. Почему этот Иона использовал в своей анонимке такой странный образ? Что за всем этим стоит?
– Так если тебе так интересно, может быть, и продолжишь изыскания самостоятельно? – раздраженно сказал Осипов.
– Может быть, и продолжу, – задумчиво ответил Илья, допивая остатки пива.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Убийство директора детского дома и его жены надолго выбило воспитанников, да и учителей из колеи. Фактически никто не учился. Все были заняты досужими разговорами, строили предположения, выдумывали самые дикие теории. Несмотря на отличную погоду, большинство детей забивались в спальни и с каким-то жгучим болезненным любопытством продолжали дискутировать по поводу преступления. Дошло до того, что по детскому дому поползли и вовсе зловещие неправдоподобные слухи, будто кто-то, конкретно кто, не называлось, видел ночью призраки директора и его жены. Окровавленные, в разорванном белье, они будто бы ходили возле окон своей квартиры. Многие этому верили.
Лишь один Сережа, как ему представлялось, знал правду и нисколько не сомневался, что директора убил именно он. Как и почему, Сережа не знал, но был твердо уверен в своей причастности. Почти каждую ночь, раз за разом, в его сознании, словно мгновенные вспышки, возникали картины преступления. Разинутый в немом крике рот директорши, совершенно белые безумные глаза директора. И кровь… Фонтаны крови. Почему он их убил? Этот вопрос мучил мальчика с каждым днем сильнее и сильнее, и скоро ему стало казаться, что он сходит с ума. Пойти самому в милицию? А выход ли это? Да и зачем? Не в наказании и искуплении виделся ему выход, а в установлении причины, почему именно он совершил убийство. Почему он? И чем больше Сережа размышлял над причиной преступления, тем явственней осознавал, что все физические и нравственные изменения, происходящие с ним, начались два года назад с посещения острова на болотах, с ночевки, грозы возле таинственного каменного сооружения. Раньше он даже не задумывался об этом событии, теперь же все чаще стал припоминать подробности, выискивать дотоле неведомые связи. Он почти не общался с ребятами, перестал посещать свою повариху и только думал, думал…
Занятия кончились. В это время в прошлые годы детдомовцы собирались в пионерские лагеря, но в этом году они почему-то остались при детдоме. Предоставленные самим себе дети неприкаянно бродили по территории, не находя занятия. Воспитателей непрерывно таскали в милицию, и им было не до выполнения педагогических обязанностей. Тяжелое чувство уныния и подавленности, казалось, стеной окружило и без того не особенно веселое заведение. Несколько человек убежало. Двоих поймали и вернули, а остальные так и оставались в бегах. По вечерам ребятишки уходили с территории ненавистного детдома, собирались в окрестных перелесках, жгли костры, пекли украденную в столовой картошку, а иной раз жарили кур. В поселке их начинали побаиваться, не раз и не два пытались жаловаться, но безрезультатно. Всем было наплевать.
Сережа думал, думал и, наконец, надумал. Казалось, кто-то изнутри подсказывал, что ответ на все вопросы, выход из тупика можно найти только на острове возле каменной гробницы. Там в него вселилось нечто, там оно может покинуть его. Однако как добраться до острова? Сережа плохо представлял, в какой стороне его бывший дом, но что-то уверенно подсказывало, что старое пепелище он найдет без труда. Это казалось странным. Ведь Сережа хорошо знал, что летней порой добраться до заимки почти невозможно. Тайга и болота надежно скрывали ее. Сама мысль побывать в тех местах рождала в душе смутные ощущения некой вины, скорее даже неосознанной гнетущей тоски.
Наступило время июньского полнолуния, но ничего не произошло. Правда, он испытывал некое неясное томление, поднимая голову к сверкающему в вышине диску.
Июнь между тем катился к своему завершению, а внутри Сережи словно что-то зудело, подталкивая к бегству из детдома, к возвращению в тайгу. Но как идти туда одному?
Как-то вечером Сережа отозвал Соболя в сторону. Тот был несколько удивлен, но последовал за ним.
– Послушай, Юра, – он в первый раз назвал Соболя по имени, – тебе не надоело здесь торчать?
– Допустим, надоело, – осторожно ответил Соболь, – а что ты предлагаешь?
– Сбежать.
– Как это?.. – Соболь сделал неопределенный жест в сторону здания детдома. – Сбежать, конечно, можно, но куда? А вообще я не ожидал от тебя ничего подобного.
– Мало ли что… Уж больно тут надоело.
– Так куда бежать?
– В лес.
– В лес? В какой еще лес? Что там делать? В индейцев играть? Чем мы будем питаться? Глупости все это…
– Нет, ты послушай. Я тебе не рассказывал… – Сережа замолчал. – Когда нас, мою семью то есть, арестовали, мы жили в глухой тайге, скрывались…
– Что-то такое я слышал, – сообщил Соболь.
– Так вот, – продолжил Сережа, – отец мой случайно наткнулся на золотую жилу…
– Врешь! – Соболь внимательно посмотрел на Сережу.
– Чего мне врать? Весь год мы мыли золото, а потом нагрянули чекисты. Золото там и осталось. Спрятанное. Можно вернуться и забрать, а уж потом…
– И что потом?
– Там видно будет. Главное, найти его.
– А ты знаешь, где оно спрятано?
– Конечно. На одном из островов посреди болота.
– И далеко туда добираться?
– Порядочно. Но добраться можно.
Соболь замялся, он верил и не верил Сереже. Его тянуло к приключению, но врожденная осторожность заставляла настороженно относиться ко всяческим авантюрам.
– Я подумаю, – наконец вымолвил он, – ну-ка расскажи мне еще раз про ваше житье в тайге.
И Сережа стал вдохновенно врать. Вернее, враньем был только рассказ о найденной золотой жиле и ее разработке. Однако именно это больше всего интересовало Соболя. Он требовал деталей.
– Много ли вы намыли? – жадно спросил он.
«Сколько же сказать», – лихорадочно соображал Сережа.
– Килограммов пять, – нашелся он.
– Сколько же это на рубли?
– Не знаю. Может, тысяч пятьдесят…
– Так много?!
– А может, и больше!
– Все же мне не верится.
– Дело твое. Не хочешь, я все равно уйду один. Одному, конечно, труднее придется. Но все равно доберусь.
– Ладно, не торопи. Обещал, подумаю.
Через пару дней Соболь сам возобновил разговор.
