адом.
Сара взглянула на дочь, сидевшую рядом на стуле, и увидела, что ее голубовато-серые глаза закрыты. Хорошо бы суметь дойти домой, подумала Сара, и в эту же секунду боль вновь накатила с мучительной остротой. У нее вырвался стон, и Шей открыла глаза. Такие честные глаза. Дочь ни за что не должна узнать о Джеке Рэндалле. Он очарует ее своей улыбкой, от которой сердце наполняется радостью.
— Мама?
— Шкатулка, доченька, деревянная шкатулка, — произнесла Сара. — В моем шкафу. Сбегай принеся ее.
Шей покачала головой:
— Я не могу оставить тебя…
Сара крепче сжала руку дочери:
— Прошу тебя… это не займет много времени…
Шей не знала, что делать. Ей не хотелось уходить, но волнение матери возрастало. Что ж, она поторопится.
— Хорошо, принесу.
Пальцы Сары впились в ее руку.
— Только шкатулку не открывай.
— Не буду, — пообещала Шей. — Я позову медсестру…
Рука матери ослабла, когда тело содрогнулось от нового приступа.
— Принеси…
— Хорошо, мама. Я скоро. — Она наклонилась и коснулась ладонью щеки Сары, и та поняла, что, должно быть, выглядит очень плохо.
— Ступай, — велела Сара.
Дочь кивнула и торопливо вышла.
Боль подступила вновь, и Сара почувствовала, как с каждым новым приступом жизнь постепенно покидает ее. Она должна уничтожить письма Джека, те несколько посланий, в которых он умолял ее вернуться, конверты с отправленными им деньгами. Он так и не узнал о ребенке — она не хотела этого.
Сэра закрыла глаза и увидела его в своих мыслях, в своем сердце.
Десять лет назад Джек просил ее вернуться. Говорил, что поступил на службу в армию, стал майором, снискал всеобщее уважение. О воровстве умолчал. Никогда не мог признаться в дурном поступке, но она поняла: он пытался сказать, что с прошлым покончено. Она чуть было не уступила. Господи, какой это был соблазн, а затем она прочитала статью в бостонской газете о заседании трибунала в Канзасе и о том, как майор Рэндалл дал показания против другого офицера, обвиненного в хищении казны. Большую часть украденного так и не нашли. В глубине души Сара знала, что виноват Джек, а не тот, другой человек.
Ей бы следовало связаться с армейским начальством. Но тогда пришлось бы признаться в собственной лжи и позволить Шей узнать, что ее отец — вор. А вырезку она зачем-то сохранила. И деньги, которые он прислал. Не потратила из них ни цента. Ворованные деньги. Запачканные кровью. Она всю жизнь носила тяжелую ношу вины перед тем человеком.
Газетная вырезка… в шкатулке вместе с письмами.
Боль теперь отступила, растворяясь в клубах тумана.
Поторопись, Шей. Поторопись.
Джек, если бы только ты…
Шей не сразу разыскала шкатулку. Та была хорошо спрятана под грудой шляпных коробок. Их пришлось перебрать по одной, чтобы найти то, что просила мать, — красивую резную шкатулку из дерева, запиравшуюся на замочек.
Интересно, где же ключ, подумала Шей и поискала в письменном столе. Ведь наверняка маме понадобится ключ.
Не помня себя от горя, Шей оставила поиски. Ключ скорее всего у мамы или на первом этаже, в ателье. При выходе из дома ее остановила соседка и принялась задавать вопросы; прошло несколько минут, прежде чем Шей удалось отделаться от нее. Наемного экипажа поблизости не оказалось, и девушка пустилась бегом, подгоняемая тревогой.
Торопливо поднимаясь по больничной лестнице, она держала перед собой шкатулку, как какую-то драгоценность.
Медсестра отвернулась при приближении Шей. Предчувствуя недоброе, девушка бросилась в палату, где лежали ее мать и еще три пациентки.
У доктора Сансона был печальный взгляд. Увидев Шей, он покачал головой. Пронзенная страхом, девушка бросилась к кровати. Лицо матери поражало неестественной бледностью. Шей наклонилась и коснулась его, щека была холодна, неподвижна. Безжизненна.
— Мне жаль, Шей, — сказал врач.
Шей непонимающе взглянула на него. Еще пять дней тому назад мать прекрасно себя чувствовала. Как могло такое случиться? Шей смотрела на врача сквозь пелену слез. Ей хотелось во всем обвинить его, но она не имела права. Слишком долго пришлось уговаривать мать обратиться в больницу.
Шей опустилась на колени рядом с кроватью и схватила руку матери, пытаясь увидеть хоть какой-то признак жизни.
— Ты не можешь так уйти, — прошептала она. — Не можешь.
Шей мысленно просила мать открыть глаза, усилием воли старалась вернуть ее рукам тепло. В жизни Шей всегда существовал только один человек — Сара. Она почувствовала режущую боль в глазах и смертельное удушье.
— Не оставляй меня одну, — прошептала девушка, по ее лицу струились слезы.
Она не знала, сколько времени провела так, стоя на коленях, прежде чем доктор Сансон помог ей подняться, старый ворчливый доктор, неловко пытавшийся произнести слова утешения.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил он.
— Не знаю, — ответила Шей дрогнувшим голосом.
Она тупо смотрела на шкатулку, упавшую на пол. Странно, отчего маме вдруг понадобилась эта вещь. Шей всегда считана, что у них друг от друга нет секретов.
Но сейчас это не имело значения. Сейчас ничего не имело значения, кроме чувства потери и одиночества. Впав в оцепенение, которое всегда оберегает от слишком сильного горя, Шей задумалась о том, что предстояло сделать. Организовать похороны. Известить друзей. Решить что-то с ателье.
Шей наклонилась и подобрала шкатулку. Позже она займется ею. Когда останется одна.
Под ее взглядом доктор закрыл простыней лицо матери. По щеке девушки сползла слезинка, и она смахнула ее. Сара Рэндалл всегда была сильной. Шей будет такой же.
Рейф Тайлер стоял в нерешительности у дверей тюрьмы штата Огайо. Одежда, выданная охранником, висела мешком на высокой худощавой фигуре, в жаркий летний день шерсть неприятно колола, вызывая зуд. Но все же это было лучше, чем полосатая роба, которую он относил столько лет. Три тысячи шестьсот пятьдесят два дня, если быть точным. Он сосчитал каждый из дней, проведенных в аду. Десять лет были вычеркнуты из жизни. Украдены. Точно так, как были украдены его честь и достоинство.
Он мечтал надеть рубашку из хлопка и пару хорошо подогнанных брюк, а еще ботинки вместо сандалий на картонной подошве, в которых был сейчас.
Мечтал о многом. Например, провести ночь, любуясь звездами. Он не видел звезд десять лет. В его тесной камере не было окна, а под замок заключенных сажали задолго до наступления темноты.
Заключенный. Даже не будь у него этого проклятого клейма, он все равно знал, что в нем легко распознать заключенного. Покинув тюремные застенки, он, как оказалось, продолжал по привычке шаркать при ходьбе, а его голос, как и у многих других обитателей тюрьмы, приобрел хрипотцу от долгого молчания.
Рука с клеймом скользнула в карман. Абнер был на месте. Благодаря Абнеру он сохранил рассудок. Палец Рейфа погладил маленького довольного мышонка, которому шерстяная одежда пришлась больше по вкусу, чем его хозяину.
Прохожие на улице посматривали на Рейфа настороженно. Некоторые глядели сквозь него, словно он
