солевыми потеками стене. Он натянул цепи до предела, и теперь сидел в устье пещеры. Отсюда можно было видеть море и угасающую серость дня. Мерцание двух зеленых звезд оповещало о первой стадии наступления ночи.
Гномы, захватившие Бульдога в плен, сняли с него пелерину с амулетами, и человеко-пес остался лишь в набедренной повязке. Плечи еще болели от ударов боевых топоров, Целебные опалы с пелерины закрыли раны, но амулеты сняли раньше, чем они завершили лечение.
Не защищенный Чармом, Бульдог ощущал забирающийся под шерсть холод. Плотный мех гривы кедрового цвета суровый ветер отбросил назад, открывая искаженное горем лицо, темные глаза, беззвучно кричащие в орбитах, мощные челюстные мышцы, расслабленные так, что виден был блеск клыков. Ночной прилив сделал кости легкими, и отсутствие наголовной повязки из крысиных звезд подставило Бульдога подавляющему мраку.
— Почему говорят, что ночь опускается? — Он обращался к пустой пещере, и гулкое эхо отвечало ему. — Ночь не опускается, она поднимается. Посмотреть только на нее здесь, исходящую из океана — блеск мрака, чернила моллюска в воде…
Он запустил обе руки в густую гриву, и лязг цепей лишь усугубил его отчаяние.
— Полный отлив для моего Чарма, для силы, для крови. Мне не хватает ума понять, почему мы здесь.
Большая голова повернулась и осмотрела каменное гнездо. Увидеть он никого не увидел, но почуял призрака. Шерсть у него на загривке вспушилась, еще когда гномы его сюда притащили. Электрическая немота призрака, его покалывающая пустота шевельнула какую-то тревогу в глубине души человека-пса. Были бы с ним Глаза Чарма, он бы увидел этого призрака. Но даже, без амулетов присутствие тени ощущалось как пустота, как нечто отсутствующее, и это подчеркивали уединенные сумерки.
— Меня держат цепи, — сказал Бульдог невидимому существу. — Но что держит тебя?
Далеко под обрывом кипел прилив.
Бульдог перевел взгляд с устья пещеры на смолистое сияние моря, отражающее бесчисленные украшения ночи. Кажется, эти утесы были ему знакомы. Каменные пейзажи и бесчисленные островки напомнили ему скалистую горную цепь к северу от Заксара, где он странствовал в юношестве. Тогда он надеялся устроиться стивидором в порту в полярном дворце Зула. Но дворец не брал на работу людей со звериными метками.
— Да, кажется, я здесь странствовал мальчишкой, — заметил про себя Бульдог. — Три дня переживал, что меня не взяли в Зул. Метки зверя, понимаешь! Навеки заклеймен ими как недочеловек и сверхмужчина.
Длинная рябь прибоя остывала в далекой темноте внизу.
— Ведь я мог бы стать начальником дока или даже десятником на верфи. Кто знает? А пришлось мне возвращаться в Заксар и изучать ремесло вора.
Толстыми пальцами перебирая гриву и нахмурив звериный лоб, он думал вслух:
— Как бы ужаснулся тот молодой парень, если бы увидел свое будущее: закованный в цепи, в позоре и мерзости ожидающий — чего? Пытки? Рабства у гномов? Медленной смерти?
Цепи зазвенели — Бульдог встал и пошел к задней стене пещеры.
— Чарма бы мне, чтобы смягчить горечь этих мыслей, этот ужас.
Посреди пещеры он сел, скрестив ноги, сложив цепи на коленях, стараясь ни о чем не думать и таким образом избавиться от тревоги и мрачных мыслей. Но через несколько мгновений Бульдог низко наклонился, коснувшись лбом пола пещеры, и жалобно застонал, оплакивая утерянный Чарм.
Невидимая Лара смотрела на него из угла. Хрустальная призма, дававшая ей форму столь далеко от Извечной Звезды, была спрятана у нее под балахоном. Гномы увидели ее и застыли, загипнотизированные отражением своей зеленой ауры в ее радужных глубинах. Лара испугалась, что гномы сорвут с нее кристалл.
Но с тех пор, как они доставили ее сюда, Аара почти жалела, что гномы тогда не сорвали призму. Слишком долго она пробыла наедине с собой и своими мыслями. Когда-то из-за боли мысли ее были просты, но Риис забрал ее боль, целиком принял на себя ее страдание, удар которого превратил его в Котяру.
Она об этом и думала. Она помнила мелькнувшие белки перепуганных звериных глаз, когда он превратился. Все, что она пыталась ради него сделать, не вышло. Она утешала себя тем, что он до того, как взять на себя ее боль и превратиться, с недоверием отнесся к ее словам.
«А если я ошиблась?» — подумала она. Ведь Пожиратель Теней, которого она так страшилась, не был, в конце концов, врагом. Скорее он был послан, чтобы предохранить Рииса и не дать ему причинить ущерб, который привел бы к концу Миров. Она просто не поняла намерений Лучезарного. Послание Кавала, которое она получила в Извечной Звезде, слишком быстро мелькнуло и исчезло, и теперь она могла бы вместе с собачьим пленником завыть: «Полный отлив моей памяти…»
В чем же должна состоять ее цель, если нельзя верить собственным воспоминаниям? «Лучше бы гномы забрали у меня призму…» — подумала она и попыталась себе представить, что же это такое — умереть снова. В первый раз было очень страшно, и лишь Извечная Звезда могла излечить ее от боли, но сейчас отдать призму — наверное, все случилось бы как-то по-другому.
Звезды сверкали, как острия клинков. Тьма, беспамятная безымянность, вечная тишина — все оказалось мифом. Лара узнала об этом еще при первой смерти. Но ни в какое сравнение с пережитым прежде не могло идти то, что подстерегало ее душу в глубине Бездны — если бы ее отрезали от хрустальной призмы. Сознание время от времени возвращалось бы к ней, но никогда не было бы такого просветления и спокойствия, какие она знала в Извечной Звезде.
Ларе не хотелось умирать. Она не прочь была бы вернуться в Извечную Звезду, в теплое хранящее сияние Начала. Но теперь, когда ее схватили гномы, возврата назад не было. И не было никакой надежды — кроме этого человека с мохнатыми звериными метками.
— Как тебя зовут? — спросила Лара. Испуганно звеня цепями, Бульдог вскочил на ноги.
— Гав! — выкрикнул он, не в силах собраться с мыслями без Чарма, и, как в водовороте, в нем смешались запутанные ощущения, пока он наконец не овладел собой.
— Не бойся. — Призрак показал исцеленное лицо, чтобы успокоить человека-пса, но тот отпрыгнул в дальний угол и присел там, прижав уши и оскалив зубы. — Я думала, ты знаешь, что я здесь.
Бульдог напомнил себе, что перед ним фантом. Но без Чарма эта мысль не принесла спокойствия, и он остался сидеть, напрягаясь и рыча.
— Смотри, Пес! — Женщина-призрак показала хрустальную призму, и в ее пальцах ловко мелькнули радужные грани, отбрасывая Чарм и сияние на всю пещеру. — Смотри, вот тебе Чарм. Я же знаю, что он тебе нужен. Иди сюда, собачка, я с тобой поделюсь.
Напряженные мысли Бульдога чуть расслабились. На протянутой ладони женщины поблескивали сапфиры, изумруды, рубины, откуда-то из своего тайного царства, и у каждого предмета холодного мира там был свой двойник, очерченный чистым светом. Теплая дрожь прошла по телу Бульдога, и он подвинулся чуть ближе к вертящемуся хрусталю.
— Иди, собачка, иди. — Лара протянула призрачную Руку и, коснувшись, ощутила изображения той мохнатой формы, которую принял Риис. В водовороте света Чарма мелькали сцены на крутых улицах Заксара, где участвовали Кот и Пес. — Ты, значит, Бульдог.
— Да, это я, — тихо проворчал он, радостно купаясь в сияющем Чарме.
— Тогда спи, Бульдог, спи. — Лара опустила руку на блестящие внимательные собачьи глаза, и Бульдог заснул.
От прикосновения призмы к мохнатому лбу воспоминания Бульдога полились сквозь гладкие грани хрусталя. Если бы Лара хотела, она могла бы этим камешком Чарма вынуть из Бульдога душу. Но она не хотела причинять ему вред — она хотела лишь узнать, кто этот Бульдог.
Рассыпав длинные волосы по спокойному лицу спящего Бульдога, она через хрусталь амулета втянула в себя его воспоминания. Детские горести она отбросила, пробежала мимо его теперешних страданий и триумфа компании «Шахты Бульдога», а сосредоточилась на воспоминаниях о Риисе, замаскированном метками зверя.
Котяра. Она беззвучно произнесла это имя, разбираясь в ассоциациях, которое вызывало оно у Бульдога. Когда Котяра прибыл с Темного Берега и забыл, что он Риис, он стал вором в Заксаре. Но ничего
