Абай обрадовался за Божея. Он почувствовал даже расположение к Алшинбаю. Суровый лик вражды исчезал, вокруг тепло и радостно повеяло миром. Абай приветствовал его появление облегченным вздохом.
В тот же вечер Абай ушел один бродить по городу. Когда ему становилось грустно или, наоборот, когда его что-нибудь радовало, он всегда искал одиночества.
День уже догорал, но солнце еще не зашло. Над гребнем лесов, покрывавших холмы на западе, повисло огненно-красное полотнище. В горах, должно быть, поднялся ветер, — по голым склонам поползла поземка, снег то лениво кружился, то взвивался облачками, красноватыми от закатных лучей.
В городе ветра нет, но мороз щиплет и подгоняет и без ветра. Такие дни бодрят душу, отгоняют уныние. Склоны холмов, обращенные к городу, медленно окутываются сумерками. Каменистые бугры перед ними тоже исчезают, точно уходя на ночлег.
Абай прошел уже три-четыре квартала, когда навстречу ему показалась целая толпа. Люди шли, громко и весело разговаривая. Абай не заметил среди них ни одного знакомого. Из того, что они шли по улице пешком, Абай заключил, что это городские жители.
Толпа, объединившая и молодежь и пожилых, говорливая, смеющаяся, дружная, невольно привлекла его. Он улыбнулся в остановился посреди улицы, весело поджидая ее приближения. Люди подошли, громко скрипя ногами по утоптанному снегу, и никто не обратил на него внимания. Теперь стало видно, что все окружали почтенного, благообразного старика. Старик смеялся сам и смешил других.
Абая поразило, что старика вели под руки. Он шел не поворачиваясь и не оглядываясь, да и разговаривая, не смотрел на собеседника. Абай внимательно посмотрел на лицо этого необыкновенного старика и понял, что тот был слеп.
Когда толпа поравнялась с Абаем, он присоединялся к ней. Да и не только он, — все, кто стоял у ворот или шел навстречу, вливались в толпу, увлеченные дружным потоком.
Один из прохожих, уже пожилой, с бородой, тронутой серебром, немного отстал. Абай спросил его;
— Кто это?
Тот даже удивился:
— Неужели ты не знаешь Шожекена? Вот удивительно! Это же Шоже. Шоже-акын!
Имя Шоже Абаю было известно давно, но видел он его впервые. Узнав, что это знаменитый акын, Абай тотчас пробрался в передние ряды, силясь рассмотреть Шоже поближе, и стал прислушиваться к его словам.
— Шожеке, зайдите к нам! Ведь уже подошли к нашему дому! Это я, Бекберген! — обратился к акыну один из сопровождавших.
— Ну нет, он к нам пойдет!
— Эй, полно вам, я его издалека привел…
— Брось ты говорить! Шожекен у нас ночует! И конь его у нас стоит! — вмешался еще кто-то.
Услышав пререкания, Шоже остановился. Он громко рассмеялся. — голос у него был звучный, ясный.
— Уа, друзья, сказать вам мое желание? — спросил он. Толпа ловила каждое слово почтенного старика.
— Говорите, говорите. Шожеке! Решайте сами, говорите! Выбирайте сами, где вы хотите переночевать!
— Итак, родные, вы хотите угостить меня и приготовить мне мягкую постель… Вы обрадовали мою душу, родные. И я докажу это, я зайду ко всем, кто сейчас кричал: «Ко мне, ко мне!» Погощу у всех… Надеюсь, что за какие-нибудь пять — десять дней горло Шоже не завалится камнем. Если брюхо мое выдержит, я обойду всех, кто здесь кричал, и буду угощаться у них по очереди. А сейчас начало морозить. Наверное, уже вечер? Дети мои, хватит вам тянуть мои старые жилы в сорок сторон, — не завернем ли мы просто в ближайшие ворота?
Все с улыбкой слушали старика. Пришлось согласиться с ним. Ближайшие ворота были туг же: толпа стояла перед ними.
Хозяин опрометью побежал к себе. Но толпа не хотела расходиться, — жаль было оставлять Шоже. Все знали, что гость сегодня к ним уже не попадет, и никто не мог уйти, не послушав хоть немного его песен.
Старик, стоявший возле акына, решил, видимо, подзадорить его.
— Шожеке, — сказал он, — ты ведь только что приехал в город. Слышал ты о здешних делах?
— Нет. Расскажи-ка, о чем толкуют?
Новостей оказалось много. Мечеть, построенная Кунанбаем, закончена: Алшинбай и Кунанбай хотят устроить по этому случаю пир; кроме того ходят слухи, что Кунанбай решил помириться со своим сородичем Божеем.
Абай был поражен: он никак не ожидал, что услышит Здесь имя своего отца. «Мечеть мечетью, — подумал он, — но, оказывается, народу известен каждый шаг отца, каждая его ссора!»
— Алшинбай сведет и помирит кого угодно!
— Э-э, он просто боится, что, перессорившись со всеми, Кунанбай может слететь!
— А кто же и выдвинул Тобыкты, как не он? И честь, и власть, и возвышение — все получено через него!
— Алшинбай горой стоит за них!
— А тобыктинцы поедают все, что пожирнее в табунах, загребают все, что есть лучшего в лавках!
— Как видно, они не уедут, пока не слопают всех жирных лошадей вокруг Каркаралы!..
Шоже с полуулыбкой слушал новости и вдруг неожиданно запел своим звонким голосом:
Все расхохотались, а некоторые даже защелкали языком, пораженные меткостью и быстротой старого акына.
— Лысый кот — это же Алшинбай!
— А ворон — Кунанбай!
— И хромой имам тут же!..
— Неукротимый старик одним стихом всех их уничтожил! — наперебой заговорили кругом.
Абай невольно смутился и отошел в сторону. В эту минуту вышел хозяин дома и повел Шоже к себе. Абай повернулся и быстро пошел домой.
Песня Шоже все еще звучала в его ушах. Казалось, она проникала в самое сердце. Абай запомнил каждое ее слово и невольно повторял про себя.
Эти строки одним ударом сровняли с землей две вершины.
Тот, кого никто не смел назвать иначе, как почтительным именем «Алшекен», превратился в «лысого кота», — лысину Алшиибая все хорошо знали. А собственный отец Абая — «ага-султан», «мирза» — стал вороном. Да еще каким! Он, избранник, купающийся в несметном богатстве, властитель необъятного Тобыкты, — хищный ворон, безнаказанно клюющий все, что есть лучшего, ценного у народа!
Что в мире сильнее слова?.. Абай вспомнил хитроумного Каратая: «Слово все внутренности пронзает», — говорил тот.
Абай целиком ушел в свои мысли. Ему казалось, что сейчас он познал ту великую силу, которой дано потрясти мир. Не замечая ни улиц, ни прохожих, он шел, поглощенный своими думами.
Повернув за угол, он столкнулся с тремя всадниками. Абай поднял глаза. Посредине на гнедом коне ехал Божей. Бледное лицо его под лисьим малахаем было угрюмо, вечерний иней покрывал усы белым
