Спрятав коня среди камней, Балагаз вернулся и вошел в юрту. Аул проснулся. Люди поднялись, а Базаралы так и не ложился.
Камни и скалы, удобные для укрытия, громоздились и за аулом Караши. Базаралы направился туда. Он нашел там другого привязанного коня — коня Абылгазы. В сердце Базаралы закипело возмущение. Дома он мрачно молчал и время от времени вздрагивал, как в лихорадке.
До самого обеда он волновался, точно ожидая чего-то. Его предчувствие оправдалось, — Каумен, вернувшись из соседнего аула, привез новость: ночью у Иргизбаев снова пропали лошади.
К тому времени, когда Базаралы узнал об этом. Балагаз успел проснуться и тоже вышел из юрты. Базаралы крепко подпоясался, как перед дальней поездкой, и явился к отцу.
— Нужно поговорить. Выйдем, — сказал он и повел Каумена на холм.
По пути он позвал Балагаза. Тот вышел на оклик. Высокий, крепкий, смуглолицый, он был совершенно спокоен. Базаралы гневно на него посмотрел; всегдашний румянец на его лице сменился суровой бледностью, он неровно дышал, слова его звучали неестественно громко.
— Отец, ты учил нас, что жить честно можно и в дырявой лачуге. Я клялся не быть негодяем, какая бы нужда меня ни постигла. Ты тоже чуждался зла. в этом твоя высокая заслуга. Неужели же теперь, когда старость приблизилась к тебе, нам суждены черные дни позора?
Голос Базаралы задрожал и оборвался.
— Что он сказал? Что говорит этот негодный? — Каумен, не понимая, взглянул на Балагаза.
Тот молчал.
Базаралы быстро заговорил:
— Отыскался вор, который украл лошадей Майбасара, а сегодня ночью — Ирсая! Вот он, вор: твой сын Балагаз! — крикнул он.
— Что он сказал? Что ты? — в ужасе переспросил Каумен.
— Да, да!.. Я знаю, что говорю! Попробуй отопрись! — крикнул Базаралы брату.
Балагаз тоже весь вспыхнул.
— Что ты видел? Что ты знаешь? Чего ты накинулся? Скажи, что случилось? — спросил он.
— Я видел, как утром ты тайком вернулся с Абылгазы!.. Ваши кони до сих пор спрятаны возле холмов… Ты — вор! Не отпирайся! Если есть в тебе мужество, — говори правду!
Балагаз не стал увиливать.
— Да! Ты прав!
Базаралы, вздрогнув от негодования, сверкнул глазами и молча набросился на брата.
Оба были богатырского роста и обладали львиной силой. Их руки и ноги работали, как шокпары. Под внезапным натиском Балагаз не успел встать, но сумел перехитрить брата: он изо всей силы ударил его по ногам. Тот споткнулся. Балагаз насел на него и стал валить с ног. Но Базаралы был изворотлив, он весь изогнулся, вывернулся— и встал на ноги. Быстрый, как огонь, он снова схватил Балагаза и повалил его навзничь. Левой рукой он сжал его горло, а правой нащупал на поясе ножны и вытащил нож. Став коленями на грудь брата, он прохрипел:
— За такое дело — не брата, отца можно убить… Зарежу!.. — И он занес нож над горлом Балагаза.
Тот, сопротивляясь, бил руками и ногами.
Базаралы был сильней его. Минута — и он полоснул бы его ножом, но отец схватил его за руку.
— Стой! Собаки! Что вы делаете? Вставайте! — крикнул он, оттаскивая Базаралы.
Балагаз быстро вскочил на ноги. Он опомнился и кинул на Базаралы возмущенный взгляд.
— Ну, негодный… Хоть ты и собака, а все же брат мне! Ты, младший, топтал меня ногами — нет имени такому оскорблению!.. Умник!.. Это все, что ты придумал? — крикнул он со злобным упреком.
Базаралы угрюмо молчал. Балагаз ободрился и заговорил торопливо и возмущенно:
— Ты спросил — я не стал отпираться. Я сознался. А если бы я стал отказываться, — чем бы ты доказал? А если б я сказал, что ездил к кереям?.. Не только Кунанбай, пусть сам бог попробует напасть на мой след! Я делал так, что и следа никто не найдет! А для себя я это делал, что ли? Я помогал другим!.. Я крал не потому, что мне нравилось, — я крал с отвращением. Но от сделанного не отказываюсь. У меня ничего нет, а он богат. И разбогател он на моей бедности. Где моя земля? Где мое имущество? Что для него эти потери?.. Брызги его богатства! А мои близкие сохнут от голода — для них это спасение от голодной смерти! Я не наживаюсь: я спасаю людей от гибели!.. Пусть пропадает моя голова, но меня не удержишь! Я отнимаю у богача и отдаю неимущему. Кого ты поймал? Мелкого воришку? Я не вор — я мститель! Суди меня, если я украду у беззащитных бедняков!
Каумен не мог ни возражать, ни соглашаться. Он просто ужасался. Как бы ни были убедительны доводы Балагаза, он, Каумен, такую добычу в свой котел не положит. И он решил выгнать сына из своего аула.
— Уходи! Уходи! Откочевывай от меня! Видеть тебя больше не хочу! Откочевывай сейчас же! — решительно приказал он.
Все трое разошлись, но каждый внутренне остался при своем. Балагаз выполнил приказание отца и в тот же день перекочевал в аул Караши.
Дней через пять после его переезда у Кунанбая опять пропало несколько лошадей.
Сообщников у Балагаза было мало — сперва лишь Абылгазы и Адильхан. Потом они привлекли четырех жигитов из отдаленных аулов Наймана. Все четверо были храбрыми, сильными и находчивыми; на этот путь их привели тоже джут и нужда. Они решили отнимать коней у самых сильных, богатых аулов. Бедных договорились не трогать. Они никогда не ездили вместе: их всегда видели поодиночке как самых обыкновенных путников. Другая их уловка заключалась в том, что из Наймана коней уводили тамошние их сообщники и передавали им, а из Тобыкты, наоборот, угонял коней Балагаз и сдавал найманским друзьям.
И те и другие знали вокруг каждую тропинку; им были отлично известны все водоемы, все дороги, на которых в пути не встретишь ни души. Они наперечет помнили каждый бугорок, каждый холм, овраг или ущелье, на которое обычный путник не обращает никакого внимания, и пользовались ими для того, чтобы запутать преследователей и натолкнуть их на ложный путь. И в этом Балагаз был особенно ловок. Он постоянно придумывал новые уловки.
Маленькая шайка в шесть-семь человек вихрем носилась по двум округам. Смелые жигиты нападали, как стая волков.
По утрам, как только обнаруживалась пропажа, потерпевший аул поголовно садился на коней. Верховые делились на маленькие отряды в два-три человека, мчались и обшаривали все кругом, занимали все пути, все вышки, удобные для наблюдения, думая перехватить воров по пути в Керей, Найман и Каракесек. Целыми днями на возвышенностях стояли дозорные, но каждый раз они возвращались в отчаянии.
— Хоть бы муха пролетела, хоть бы жук прополз! — говорили они.
— Воры прячутся где-нибудь в самом Чингизе! — предполагали другие и обшаривали каждый кустик. И опять ничего не находили.
Балагаз шел на рискованные проделки с большим хладнокровием в мужеством. Он заранее намечал аул и лошадей, затем ночью уводил их, но не бросался с ними в немедленное бегство и не переправлял их в Найман. Наоборот, в течение тех трех-четырех дней, пока все не успокаивалось, он оставался вблизи того аула, откуда увел лошадей, — не дальше овечьего перегона. Он никогда не приближался ни к возвышенностям, ни к лесам, которые привлекают внимание дозора, — он шел в те места, где бывал только сенокос. За один раз Балагаз брал не больше пяти-шести коней и выводил их из табуна к своим жигитам, ожидавшим вблизи с уздечками.
Жигиты садились на уведенных коней и спускались в ложбину. Балагаз стоял настороже. Когда со стороны аула показывалась погоня, он спокойно продолжал наблюдать, в каком направлении они поедут. Одно движение его руки — и жигиты направлялись в сторону от преследователей. Они никогда не кидались вскачь, а просто переезжали из одной ложбины в другую, от одного прикрытия к другому. Бывало даже, что воров отделял от преследователей всего какой-нибудь бугорок. Они оставались поблизости от того аула, который пострадал от их же руки. Порой они занимали те места, которые только что были обысканы.
Так проходило несколько суток. После этого Балагаз ночью отправлял коней с товарищами в
