ушанку. «Сейчас, сейчас, — думал Гриша. — Он уйдет, и я усну, поплыву!»
— Кобеля нашего нет, что ли?
— Нету кобеля, нету. По делам убег. Сказал, раньше вечера не будет... Ох-хо-хо! Хе-хе-хе!
Очнулся Новохатов, когда смеркалось. За столом на месте деда сидел заготовитель Арнольд и разглядывал в зеркальце свою изувеченную рожу.
— Проснулся? — кивнул он Грише. — Да, браток, перебрали мы вчера. Как в таком виде домой явлюсь? Страсть! Пойдем в буфет, поправимся понемножку?
— Не хочу. — Он взглянул на часы — начало шестого. Давно так долго и крепко не спал. Но он не чувствовал себя отдохнувшим. Наоборот, все тело налилось чугунной тяжестью, как при высокой температуре. Надо было подыматься и идти звонить. Подумал об этом равнодушно, как о скучной необходимости. Что-то в его сознании изменилось во сне. Те жилы, которые растянулись от дома Кременцова до гостиницы, во сне отпали, лопнули. В себе он ощущал одновременно и тяжесть и гулкую пустоту. Шум в ушах был такой, как будто туда забился пчелиный улей. Этот шум мешал ему сосредоточиться на мысли о Кире, на той мысли, которой одной он поддерживал свои силы много дней.
— Как думаешь, синяк слиняет дня за три? — спросил Арнольд.
— Вряд ли.
— То-то и оно. Ну стерва эта — попадись она мне когда! Сегодня в управление зашел, все смотрят, как на чучело. Девчонки прыскают в спину. А ведь мне дело надо делать, завтра к начальству явиться. Это же в скандал может вылиться. А что ты думаешь! Им только повод дай. Едоки будь здоров. Съедят и не почешутся. Это будет второй сигнал в этом году. Что делать?
— Не пей, если не умеешь.
— Да разве в питье дело? Натура у меня страстная. Дурная натура. Держишь ее в кулаке месяц, два, а потом она все равно себя окажет. С натурой совладать тяжело. У меня и батя такой был, шебутной. До бабьего пола ненасытный. Уж ему за семьдесят было, его черти на том свете с клещами поджидают, а он все с девчатами заигрывал. И, обрати внимание, редко когда промахивался. Женщины тоже нашего брата не обижают. Эта стерва вчерашняя, Тайка, она сама, видать, не ожидала такого исхода. Но что же делать теперь? Как харю в порядок привести?
— Сходи в парикмахерскую, загримируют. Заплатишь, объяснишь по-человечески, лучше новой сделают.
Арнольд выпучил глаза и рот отворил от изумления.
— Слушай, браток, а ведь ты прав! Да за такой совет с меня минимум пол-литра. Вот да! Так я сейчас и побегу. Тут внизу есть заведение. Ну ты ухарь, а! Ну видать, что бывал в моем положении. Эх ты, мать честна, конечно, загримируют. Обязаны пойти навстречу!
Заготовитель, обнадеженный, вывалился из номера, как застоявшийся конь из стойла — чуть ли не со ржанием. Новохатов сел, опустив ноги на ледяной пол. Он подумал, как это легко — совладать с чужой бедой. Вот он уже двум людям подряд помог. Легко давать полезные советы. Кто бы ему помог. «Мне нет спасенья!» — всплыло недавнее, и он проснулся окончательно и, стиснув зубы, примерился к заново занывшему и загудевшему сердцу.
Два двухкопеечных автомата стояли в холле гостиницы. Новохатов не мешкая набрал номер, который ему дал Кременцов. Слушал долгие, пустые гудки. Никто не брал трубку. Новохатов не удивился. Чего-то подобного он и ожидал. «Это ничего, — подумал он. — Минут десять подожду, потом еще позвоню и поеду». Он не стал ждать десяти минут, набрал номер раз и другой, пытаясь разгадать безответные гудки. К стойке дежурной подошел элегантно одетый, высокий молодой человек, о чем-то спрашивал, картинно облокотись на стойку. «Похож на москвича, — отметил Новохатов. — Номерок хочет получить, мечтатель». Он не первый раз, будучи в командировках, узнавал земляков по неуловимым признакам — по манере держать себя, даже по выражению лица. Многие коренные москвичи обладают этой способностью. Они редко ошибаются, но и не радуются друг другу простодушно, подобно обитателям других, не столь замечательных мест, как Москва.
Новохатов пошел наверх одеваться, а молодой человек поднимался впереди, и свернул на его этаж, и постучал в его номер.
— Вам кого? — спросил, приблизясь, Новохатов.
Молодой человек слегка отшатнулся, видно, был нервный. Точно, москвич. На худом красивом лице огромные очки — модная, польская оправа.
— Наверное, вас. Вы Новохатов?
Опять, как и внизу, не дозвонившись, Новохатов не удивился. Он открыл дверь и пропустил незнакомца в номер.
— Я слушаю, — сказал он.
— Меня зовут Викентий Кремнецов. Я сын Тимофея Олеговича... Вы у него сегодня были утром.
Викентий протянул руку, и Новохатов, помедлив, ее пожал. Пожал и сунул ладонь в карман брюк, словно ее вытирая.
— Раздевайтесь, проходите. Вон вешалка.
— Спасибо! — Молодой человек аккуратно повесил кожаное пальто, положил шапку, пригладил волосы привычным движением. Новохатов указал ему на стул, сам опустился на свою кровать. Ждал объяснения.
— Удивляетесь? — спросил гость, изображая светскую, приветливую улыбку.
— Чему?
— Ну что я вот так ввалился, без приглашения.
Новохатов достал сигареты, протянул пачку гостю.
— Извините, я свои, — вынул «Мальборо», изящную зажигалку. — Привык к ним. Дорого, конечно. Любые капризы нам дорого обходятся, да?.. Так вот. Вы не удивляйтесь, пожалуйста, Григорий.
— Я не удивляюсь, вы успокойтесь.
— Ситуация, разумеется, щекотливая, но я сейчас все объясню, и вы поймете, что у нас общие интересы. То есть, я хочу сказать, в некотором роде мы единомышленники.
Новохатов холодно усмехнулся.
— Да, да, уверяю вас — единомышленники. Вы, простите, кто по профессии?
— Ассенизатор.
— Шутите? Ну да. Я почему спросил? Чтобы понять моего отца, надо немного знать среду, в которой он сформировался как личность. Это среда особая, со своими представлениями о жизни, со своими, как бы сказать, бытовыми обрядами и со своей системой моральных догм, не всегда совпадающей с общепринятой. Я сам долго к нему приноравливался, хотя и вырос под его руководством. У отца, как и у многих людей искусства, этические критерии некоторым образом смещены в сторону эгоцентризма. Окружающим это доставляет массу неудобств, но сами эти люди как бы и не замечают, что живут в придуманном мире. В сущности, как правило, это люди очень хорошие и порядочные, но беззащитные, как дети.
— Ваш отец не похож на ребенка. У него усы.
У Новохатова вертелась на языке парочка вопросов к этому умнику, но он ждал, чтобы тот прежде открыл свои карты. Но младший Кременцов, видно, не торопился — или со своей стороны исподволь прощупывал собеседника, или сам не знал толком, зачем пришел.
— Я очень обеспокоен состоянием отца. В нем явно происходит какой-то кризис. Видимо, на него повлияло то, что он долгое время жил в одиночестве, вел очень замкнутый образ жизни, хотя в городе у него есть близкие родственники — двоюродный брат, например. Но он не очень-то его жалует. По совести, этот его кузен и у других членов семьи не вызывает особого уважения. Мелкая личность, ничего из себя не представляет. Сумасбродство отца по крайней мере можно оправдать тем, что он добился определенного положения в обществе. А его кузен...
— Может быть, о кузене вы мне в другой раз расскажете?
— У вас ироничный склад ума, это приятно. Проще иметь дело с людьми, которые на вещи смотрят с известной долей юмора. Сам я не обладаю, к сожалению, такой способностью. Для меня все происходящее очень серьезно. Это ведь не только личное дело отца.
— А где сейчас ваш папаша? — спросил Новохатов равнодушно. — Я звонил, дома его нет.
— От пяти до семи у него прогулка. Он мне сказал про ваш приезд. Я тоже только сегодня утром
