Новохатов так и не понял колебаний нового приятеля. Светлана Спиридоновна, директор магазина, которую Сережа почему-то окрестил старой гадюкой, оказалась цветущей женщиной средних лет, улыбающейся, розовой, ухоженной, искусно подгримированной, заботливо причесанной, одетой в супермодное платье цвета морской волны. Видно, она сначала приняла Новохатова за кого-то другого, потому что, когда он назвался Сережиным племянником, улыбка ее померкла и лицо стало озабоченным.
— Вы хотите работать у нас грузчиком? — спросила она недоверчиво.
— Хочу.
Женщина подробно его оглядела.
— А до этого где работали?
— В научно-исследовательском институте.
— Кем?
— Лаборантом, — соврал Новохатов и ласково улыбнулся женщине.
— Надо же, — она не ответила на его улыбку. — Из научного института в мебельный магазин. Любопытный зигзаг. По каким же причинам, позвольте узнать?
— По сугубо личным.
— Трудовая книжка при вас?
— Только паспорт. Трудовую я еще не забрал, — вторично соврал Новохатов.
Светлана Спиридоновна вальяжно откинулась в импортном кресле и поглядела Новохатову прямо в глаза пронзительным, психологическим взглядом.
— Ну вот что, молодой человек. Так у нас не годится. Или вы рассказывайте все начистоту, или — до свидания. Я вас без трудовой книжки даже временно взять не имею права.
— Я не преступник, — сказал Новохатов. — Вот паспорт, там прописка и все такое. А трудовую после принесу.
Женщина полистала его документ, сверила фотографию. Потянулась рукой к трубке телефона, но никуда не позвонила. Сказала другим, мягким, дружелюбным тоном:
— Зачем вы мне мозги пудрите, Гриша Новохатов? Ну какой вы, к черту, грузчик? Грузчик — это совсем другое, — она сделала в воздухе красноречивый, округлый жест. — Вы что, меня за дурочку принимаете?
Она его не прогоняла, и он был ей за это признателен.
— Мне нужно где-то отдышаться некоторое время, — сказал он. — Работать буду не хуже других.
— А магазин не ограбите?
— Нет.
— Я и сама вижу, что нет. Хорошо, я возьму вас на пробу. Люди нам нужны. Они же, эти... — кивок на дверь, — сегодня он на работе, а потом его неделю днем с огнем не найдешь. Но все же утолите мое женское любопытство, ей-богу. Между нами. При закрытых дверях. Каким ветром вас сюда занесло?
— Обыкновенным. Житейским, — сказал Новохатов.
Через час он уже трясся в кузове мебельного фургона. Рядом Сережа придерживал готовый на них обрушиться продолговатый ящик с разборной стенкой. Напротив, притулившись к кабине, кемарил тот самый здоровенный мужик, который на дворе уплотнял ящики. Он назвался Вадимом. Сергей, правда, окликал его Петровичем. Новохатову еще никак не довелось обращаться к мужику, ни по имени, ни по отчеству. Тот был мало доступен общению. Он или куда-то спешил с деловым видом, или засыпал сидя, стоя — одинаково быстро и наглухо. Сережа отдал Новохатову свой свитер (их на нем было три, одетые один на другой) и старый халат, с дырами на локтях и у ворота. Свое пижонское пальтецо Новохатов оставил в магазине. Им предстояло отвезти стенку по адресу и там собрать.
— Вообще в такой аварийной колымаге людям ездить не положено, — заметил Сережа. — За это нам должны молоко давать.
— Должны, — согласился Новохатов равнодушно. — А чего он все время спит?
— Да характер такой. Это и хорошо, что спит.
— Почему?
— Еще увидишь.
Кузов то и дело кренился так, что ящики помельче скакали от борта к борту, а самый массивный ящик, который они с трудом удерживали, грозил расплющить их о стенку. Увлекательная получилась езда. Но недолгая. Минут через пятнадцать прибыли на место. У подъезда двенадцатиэтажного дома их поджидала женщина с взволнованным, озабоченным лицом, встретившая их упреками:
— Что же такое, господи, сказали, что к девяти подъедут, а уж теперь скоро двенадцать!
— Мамаша, спокойно! — весело откликнулся Сережа. — Главное, что приехали. И мебель пока цела.
Женщина, с неожиданной для ее возраста ловкостью, подтянулась за спинку борта и заглянула в кузов.
— Так она ж упакована. Чего с ней может поделаться?
— Такая мебель, — объяснил Сережа, — она как хрусталь. Чуток ящик тряхани неосторожно, там внутри все переломается. Ты это, мамаша, приметь.
— Да я примечу, примечу!
Из чрева фургона показался сумрачный, заспанный Вадим:
— Ну чего, будем сгружать или торговаться?
— Сгружать, сгружать! — заторопилась женщина.
Квартира была на шестом этаже. Ящики поднимали на лифте, все, кроме одного, огромного. Он в лифт не влез. Его тащили по лестнице на руках. Вадим, окончательно пробудившись, матерился на каждой лестничной клетке. У него была такая особенность. По ступенькам он пер молча, а отводил душу и ругался именно на переходах. Он сказал, что за такую работу меньше четвертного брать грех. Новохатов занозил себе руку и на третьем этаже ухитрился подставить бок под угол ящика. Как раз Вадим, который шел впереди, что-то замешкался и немного осадил назад. Новохатову показалось, что у него ребра хрустнули. Но было не очень больно, терпимо.
— Передохнем? — предложил Сережа, услышав его вскрик.
— Да я ничего, — ответил Новохатов. Он удивился, что худенький, на вид маломощный Сережа, казалось, ничуть не запыхался и не устал. У него самого руки и поясница заныли еще на первых переходах. А потом и пот прошиб. Сережа нес свой угол весело, с прибаутками. Его затейливые приговорки, накладываясь на ругань Вадима, создавали своеобразное музыкальное сопровождение их восшествию. Новохатов подумал, как бы было славно, если бы его увидела Кира за этим занятием. Как бы она мило удивилась. Об этом думать было больнее, чем подставить бок под ящик.
Хозяйка показала, в какой комнате она намерена поставить стенку. По виду комната была значительно меньше гарнитура. Кроме Новохатова, это никого не смутило.
— Значит, так, — сказал Сережа, — придется ее, родимую, углом громоздить. Верно?
— Это как? — встревожилась хозяйка.
— А так, что получаются дополнительные затраты труда.
— Да еще какие! — угрюмо подтвердил Вадим.
— Ой, да заплачу я, заплачу! — воскликнула женщина. — Вы только, миленькие, сделайте по- хорошему.
— У нас фирма, — сказал Сергей. — Мы по-плохому не умеем.
— Если с нами по-хорошему, — уточнил Вадим.
Новохатову было странно, что женщина хозяйничает одна. Такое важное событие, а она одна. Может, она и живет одна в этой двухкомнатной квартире? У нее малопримечательная внешность, усталый вид. Она была похожа на всех на свете женщин-хлопотуний, полных и худых, высоких и коротышек, молодых и пожилых, знающих одной лишь думы власть — поуютнее и покрасивее устроить свое домашнее гнездышко. Но это, конечно, обманчивое впечатление. У каждой из этих женщин есть индивидуальность, да, бывает, еще какая яркая. Только, чтобы ее разглядеть, много времени требуется. Иной раз вся жизнь на это уходит. Их вечная житейская озабоченность — тоже своего рода мимикрия. Их деловитая, бестолковая суетливость
