— Да, я художник. И мне неприятно, поверьте, когда картины разглядывают, как магазинную витрину.
Кире лучше всего было попрощаться и уйти, но она обладала опасным даром мгновенного сопереживания. Она чутко впитывала чужие настроения и податливо, охотно на них отзывалась.
— Я, кажется, вас понимаю, — сказала она мягко. — Конечно, на выставку заходит много случайных людей... и вам как художнику... но ведь не всем быть знатоками. Что плохого, если... Извините меня, я не умею высказывать.
— Это вы меня извините! — буркнул Кременцов.
— Ой, да что вы!
— Да, да, извините! — повысил опять голос Тимофей Олегович. — Пристал к вам, а с какой стати? Так и напугать человека недолго. Художники, скажу я вам, народ взбалмошный. Многих из них вообще следует держать под замком.
Кира готовно засмеялась.
— Напрасно смеетесь, девушка милая, я не шучу. Вы думаете, наверное, люди искусства — это такие агнцы божьи? Уверяю вас, нет такого преступления, которое так называемые творцы прекрасного не смаковали бы многажды наедине с собой. А из всех них художники и архитекторы самые коварные. Осуществить свои изуверские замыслы им мешает только трусость.
Он говорил так убийственно серьезно, что Кира на всякий случай скорчила глубокомысленную гримасу.
— Это, наверное, оттого, что у художников богатое воображение, да?
— Воображения у них совсем нет, — отрезал Кременцов. — Во всяком случае, у тех, кого я знаю. Воображение им заменяет телепередача «Утренняя почта».
После этого замечания Кременцов галантно представился. Он предложил ей собственноручно показать выставку. Они переходили от картины к картине, и Кременцов давал пояснения заправским тоном экскурсовода, словно описывал не свои работы. Кира разгадала обаяние его мрачновато-насмешливой манеры.
— Эта картина называется «Девушка в песках». Написана в сугубо реалистическом ключе с претензией на сюр. Непонятно, что хотел выразить художник. Видимо, что-то глубоко личное и наболевшее. Может быть, в городе были перебои с горячей водой. Но это не важно. Интересно другое. Девушка написана с использованием финских и голландских красок, теперь такие очень трудно достать. Можно предположить, что у художника есть связи за границей.
Тимофей Олегович шалил, такое случалось с ним в последнее время редко. Ему почему-то показалось очень важным произвести впечатление на эту красивую девушку с внимательным, чутким взглядом. Он даже раскраснелся от удовольствия, издеваясь над тем, что стоило ему в прошлом усилий и мук. Водя Киру по выставке, он, может быть, впервые так отчетливо видел свои работы сторонними, беспристрастными глазами и с ужасом различал их фальшь и одномерность. Нет, разумеется, попадалось и что-то стоящее внимания: там — странное, загадочное выражение лица, там — чудное, прихотливое, волнующее переплетение цвета, но на общем сером и однообразном фоне все эти удачные крохи выглядели как случайные пятна солнца на сплошь затянутом тучами осеннем небе. Через полчаса натужной бравады он впал в тягчайшее уныние. Уже сам факт, что он затеял эту «экскурсию», увлекшись прелестями (а чем еще?) молоденькой девушки, представлялся ему омерзительным, мелким, суетным, лишний раз высветившим его низменную натуру.
— Ну вот, — сказал он печально. — Больше вроде и показывать нечего. Чем богаты, как говорится...
— Мне ужасно, ужасно понравилось. Спасибо вам!
— Да что уж там, — отмахнулся он, тем не менее взволнованно улавливая искренность ее любезных слов, впитывая их как сладкую отраву.
— Не мне оценивать, да я и не сумею, покажусь смешной... но знаете, Тимофей Олегович, я словно приблизилась к чему-то чистому, светлому, и хочется плакать.
— Да? — недоверчиво сказал Кременцов и вдруг неожиданно для себя добавил: — А не хотите ли выпить со мной кофе, Кира? Тут есть одно приличное место на третьем этаже.
В буфете, где, на их счастье, было мало народу, они разговорились совсем по-дружески. Кременцов принес от стойки тарелку пирожных, кофе. Спросил:
— Может быть, по рюмочке коньяку?
— Хоть по стакану, — бодро сказала Кира. — Но лучше не надо.
Все же Кременцов заказал немножко вишневого ликера, густого и пронзительно душистого.
— Нынешние молодые люди не умеют красиво ухаживать, — одобрительна заметила Кира. — Экономят на нашей сестре. В лучшем случае угостят портвейном. А у вас размах прямо королевский.
Кременцов поморщился от прозрачного намека на свой возраст. Он еще не вступил в ту пору, когда нагрянувшая старость представляется обезумевшему вдруг воображению второй молодостью, когда мужчина, если он еще в меру здоров, совершает множество нелепых поступков. Он не был в себе уверен.
— А вы работаете, Кира? Где?
Кира вела рубрику в техническом издательстве.
— Наверное, интересно?
— Очень. Главное, что с такой работой справится любой восьмиклассник. Никаких проблем.
— Но если вам скучно, зачем же вы...
— Разве мы выбираем, Тимофей Олегович? Женщина в принципе способна в жизни выбрать себе только мужа. Все остальное на нее навешивают принудительно.
— Кто же ваш муж?
— О, он ученый. Перспективный товарищ.
— Его вы, значит, сами себе выбрали?
Кира отпила глоток ликера, улыбнулась отрешенно.
— Кажется, да. Хотя теперь я в этом не так уверена, как вначале.
— У вас есть дети?
Кира вскинула голову и натолкнулась на доброжелательный, сочувствующий взгляд. Люди, которые умеют так смотреть, вряд ли способны на подвох.
— Не дал бог детей, — сказала она, нахмурясь.
Кременцов не рискнул углубляться в эту тему. Но и уйти от нее резко не сумел.
— Да, бывает. А у меня двое — сын и дочь. Оба взрослые, естественно. А жена померла... Молодая совсем женщина, чуть за сорок, а возьми и помри... Вы, Кира, конечно, не верите в загробную жизнь?
— Верю.
— Понимаю, для вас, материалистки, это вопрос несерьезный. Хм, а ликер знатный. Так в нос и шибает.
Кира заскучала немного, ей захотелось домой, в привычный уют, захотелось побыстрее увидеть своего умненького Гришу и рассказать ему, как она познакомилась с настоящим художником, как он водил ее по выставке и как они потом пили кофе с ликером и художник спросил ее, верит ли она в загробную жизнь. Это, наверное, позабавит Гришу, особенно если она сумеет передать уморительные подробности. А уж она постарается.
— Тимофей Олегович, ау! Вы почему замолчали? Что там такое с загробной жизнью?
— Черт его знает! Так чего-то в голову взбрело.
Не мог же он сказать этой хорошенькой, но скорее всего легкомысленной девице, что в последнее время вопреки всем доводам рассудка в нем зреет мистическая и какая-то почти чувственная уверенность, что после смерти жены он не расстался с ней окончательно. То есть именно физически не расстался. Он бы не испугался и не удивился, если бы однажды утром она позвонила по телефону или в квартиру. Ощущение близкой и неизбежной встречи достигало иногда такой силы, что он подумывал, не пора ли обратиться к психиатру. Но с чем? Кроме этого чудно-реального предчувствия, он, привыкший копаться в себе, не замечал никаких отклонений в своей психике. Он нормально спал, обладал здоровым аппетитом. Да и то, с каким нетерпением потянулся он к незнакомой девушке, говорило о его полной душевной
