— Я сделаю наследником Алекса.
— Как угодно. — Патрик поклонился и пошел к двери.
— Подожди.
Патрик обернулся к отцу.
Старик долго молчал, а потом наконец выдавил:
— Ты знаешь, мы ведь не сможем воевать с Ганнами и Синклерами без тебя.
Патрик не ответил.
Отец беспомощно шарил рукой в воздухе, будто искал что-то.
— Алекс погибнет, если пойдет на них один.
— Но ты ведь понимаешь это?
Отец насупился:
— Я пытался сделать из него человека.
Патрик покачал головой:
— Ты принес ему много горя, отец. Слишком много. — И опять направился к двери.
— Патрик.
Он не обернулся.
— Патрик… Не надо. Не уходи.
Патрик остановился в полушаге от порога. Отец снова поднялся и неуверенно шагнул к нему, но пошатнулся, взмахнул руками — и повалился обратно в кресло.
— Проклятая подагра, — пробормотал он.
Патрик знал, что отец стыдится своей болезни, считая ее слабостью. Господи, хоть бы ему самому к старости так не поглупеть. Он стоял у кресла, ожидая новых тирад, но их не было. Отец молчал, смотрел на золу в холодном камине, пальцы впились в подлокотники.
Наконец он заговорил:
— Она напоминает мне… — И осекся.
— Маргарет? — подсказал Патрик.
— Да. Остерегайся ее, сынок. Женщины все изменницы. — В его голосе уже не было гнева — только пустота и безмерное одиночество.
Никогда еще Патрик не видел отца таким беззащитным — и скорее всего больше не увидит. Осторожно подбирая слова, он сказал:
— Отец, я не верю, что Маргарет вам изменяла. Полагаю, кому-то выгодно было заставить вас в это поверить.
Отец устало посмотрел на него.
— Вот уже два года, как она пропала. Если она не изменяла мне, то где она? Я ее не убивал.
— Да, знаю, — кивнул Патрик.
— И сама она себя не убивала. Да, да, — нетерпеливо махнул он рукой в ответ на изумленный взгляд Патрика, — я сказал, что она бросилась в море, но это не правда. Ты — мой сын, и вот я говорю тебе: знай, Маргарет в душе всегда оставалась ревностной католичкой. Она не могла покончить с собой. — Он помолчал, глядя на золу в камине. — Она была мне женою. И я никогда не выдал бы никому ее веры. Я не предал бы ее. Я думал, она…
— Ты думал?.. — подсказал Патрик.
Но отец лишь покачал головою.
— Нет, неважно, что я думал.
— Может, это будет крайне важно, — произнес Патрик, — если я смогу доказать, что Маргарет тебе не изменяла.
— Что ты знаешь, парень? — вскинулся отец. — Да сядь же наконец, у меня уже шея занемела смотреть на тебя снизу вверх.
Патрик сел на край кресла против отца, подался вперед.
— Я верю, — начал он, — что Эдвард Синклер долго вынашивал план, как разделаться с Сазерлендами, и первым его шагом было заставить тебя поверить, будто Маргарет неверна тебе.
Отец смотрел на него как на умалишенного, но не перебивал.
— Он понимал, что, убрав Маргарет, посеет вражду между тобою и Дональдом Ганном. Очевидно, он ждал, чтобы ты объявил Ганнам войну; тогда граф оказался бы вынужден обратиться к нему за помощью. Так оно и вышло. Я уверен, он рассчитывал выдать себя за благодетеля, когда граф пообещал ему руку старшей дочери в обмен на помощь в войне с нашим кланом — а он согласился. Этот союз давал ему силы осуществить давнюю мечту своих предков: разгромить наш клан. — Подняв бровь, он прибавил:
— Мы с тобою оба понимаем, что против Ганнов с Синклерами нам одним не выстоять. Грегор кивнул, по-прежнему не говоря ни слова.
— Больше того, — продолжал Патрик, — Синклер отлично знал, что, женившись на Марсали, нанесет оскорбление мне. А это, думаю, для него по крайней мере столь же важно, как разгромить наш клан.
— Почему? — прищурившись, спросил Грегор.
— Он меня ненавидит. Я видел, как он струсил и бежал с поля боя, бросив других погибать, и надеялся, что я погиб вместе с прочими. Теперь он кричит повсюду, как доблестно сражался, а я — один из немногих оставшихся в живых, кто может сказать, как было на самом деле.
— Тогда почему не говоришь? — нахмурился отец.
— Я отвечаю за себя — за собственные поступки и собственную честь — и ни за кого больше. Я так никогда и не заговорил бы об этом, если б он не тронул мою семью.
Отец все смотрел на него, и Патрик отметил, что его взгляд был зорче, чем когда-либо.
— Значит, ты помешал Синклеру, — задумчиво промолвил он. — Домой вернулся слишком рано.
Да, подумал Патрик, быть может, отец слаб телесно, но умом он отнюдь не слаб.
— Верно, — согласился он вслух. — Если быть точным, я вернулся домой на день раньше, чем следовало. Запоздай я на один день, Марсали стала бы его женой.
В глазах отца загорелось любопытство.
— Так ты тоже приложил руку к ее бегству со свадьбы?
— Разумеется. Она соглашалась идти за Синклера только потому, что иначе вместо нее у алтаря оказалась бы Сесили; отец и ее обещал Эдварду, если Марсали откажется. Марсали этого допустить не могла. Поэтому я спрятал Сесили в таком месте, где графу ее не найти. Марсали месяц просидела взаперти в своей комнате на хлебе и воде за отказ идти под венец, но не уступила. Отец, у этой девушки отваги и благородства не меньше, чем у любого мужчины.
Отец молчал; Патрик дерзнул предположить, что огонь, вспыхнувший в его блекло-зеленых глазах, был огнем восхищения. Да, маркиз Бринэйр умел восхищаться теми — будь то мужчина или женщина, — в ком замечал истинное благородство и честь.
Наконец он заговорил — заговорил таким надломленным голосом, что у Патрика защемило сердце, столь тщетны были его старания скрыть давнюю боль:
— Ты точно знаешь насчет Маргарет?
— Я знаю точно, — отвечал Патрик, — что люди Синклера, одетые в пледы Сазерлендов, напали на Ганнов. Я знаю точно, что они еще раз сделают это. У меня есть доказательства и того, и другого. Еще я думаю, что именно Синклер убедил Эберни подать королю прошение, чтобы нас объявили вне закона.
Не стоило ему упоминать Дональда Ганна; взгляд отца мгновенно помрачнел, челюсти сжались. Неужто все усилия пойдут прахом? Нужно было срочно что-то придумать!
— Дональд Ганн — такая же жертва Синклера, как и мы, — сказал он. — И он искренне верит, что ты разграбил дома его арендаторов просто из мести.
Отец откинулся в кресле, задумчиво глядя ему в лицо, и Патрик увидел, как в угасающем, жалком старике просыпается прежний Грегор Сазерленд — человек, которого уважали за умение принимать непростые решения, за мужество и изощренный — хотя и не склонный к излишней сентиментальности — ум.
— Ты что-то замышляешь.
То было утверждение, а не вопрос, и Патрик понимал, что должен быть осторожен вдвойне. Еще не пришло время рассказать отцу о злосчастных коровах или возрожденной дружбе с Гэвином, и уж в
