Ася так открылась, что, по ее словам, выходило, будто злой демон околдовал ее помимо воли. Он явился к ней в облике белокурого юноши и лишил ума. Она теперь как листочек, сорванный с веточки, не ведает, куда ее понесет. Она ко всему готова, даже к самому худшему. Но пусть Федор Кузьмич не сомневается: больше всех на свете она по-прежнему любит его и Ванечку. Она любит их так сильно, что готова за них сто раз подряд умереть. Но жить ей с ними трудно. Все ее помыслы выкрал белокурый демон. Он все ее душевные струнки намотал на палец — и тянет, тянет безжалостно. Нет теперь ни минуточки, чтобы не было ей больно.
— Хочешь — убей! — сказала Ася. — Только кто тогда будет об вас с Ванечкой заботиться. Лучше подождем немного. Может, я образумлюсь.
С Федором Кузьмичом во время трогательного ее признания произошло такое, будто его волоком протащили по земле, утыканной раскаленными железными иголками, и самые острые иголки застряли у него под кожей. Надо было скорее уйти в ванную и выковырять иголки из груди. Но прежде чем уйти, он сказал:
— Я тебе помогу образумиться.
— Как?
— Завтра поедешь в Ростов к сестре. Поживешь там, успокоишься.
По глазам его Лея увидела, что не надо пока прекословить относительно Ростова.
— А Ванечка со мной поедет? Или с тобой останется?
Федор Кузьмич подумал, покрутил так и этак.
— С тобой поедет.
Посидели еще немного, но говорить, собственно, было больше не о чем. Ася прибрала со стола, легла. Ей было тошно и жутко. Она не знала, как позвонить Алеше и поведать обо всем. Алеша, наверное, будет рад. Он будет доволен, что не надо с ней, со старухой, дальше валандаться. Если она уедет в Ростов, он забудет ее через день.
Федор Кузьмич долго колготился в ванной, потом потащил из кладовки на кухню раскладушку. «Чем он там укроется?» — подумала Ася. Ванечка в своей кроватке свал беззвучно, милый ангелочек. Безысходность сгустилась в комнате. Зимний фонарь за окном мигнул и потух. Ася лежала с открытыми глазами и уже ни о чем не думала. Только истомно представляла, как шарят по ней жадные Алешины руки.
Среди ночи из забытья ее вывел истошный звук, точно на кухне на полном ходу тормознул электропоезд. Ася встала с кровати, босиком пошлепала к мужу. Укрытый пальто, он свесился с раскладушки, уткнувшись носом чуть ли не в пол. Он делал вид, что спит. Ася примостилась в ногах.
— Не горюй так, Феденька. Не надо. Еще все образуется, увидишь.
— Уйди, — попросил он.
Она обрадовалась, что чувствами он все еще с ней и так мучается из-за нее. Вернулась в комнату и через минуту крепко уснула.
Проснулась утром, а мужа дома нет. Удрал куда-то спозаранку. И Ванечка азартно гукает во сне, готовится вернуться в мир: минут пятнадцать ему еще для этого нужно, судя по звуку.
Первым делом позвонила Алеше, и — о, радость! — ее герой сам снял трубку. Узнав, ворчливо укорил:
— Что, Аська, сбрендила совсем? С толчка сорвала.
Быстренько она доложила обстановку.
— Ну что, Алешенька, ну что?! Чего молчишь?
— О чем говорить с идиоткой.
— Это я идиотка, да? Но что мне делать-то, что?
— Это твои проблемы. У меня экзамены на носу. Я учиться хочу, а ты меня на дно тянешь.
— Вот как?
— А если твой мужик меня пристукнет? Он у тебя крепкий?
— Он тебя не тронет.
— Все так сперва говорят, а потом приходят и калечат. Такую раннюю смерть принять из-за бабы — обидно.
Еще минут пять тянулся меж ними пустой разговор, Ася иного и не ждала. Уже немного его изучила. Она неизвестно на что надеялась. Она рассуждала так: муж простит ее, оставит при себе, семья сохранится, но каким-то чудом Алеша будет с ней. Алеша останется с ней вопреки всему. Иначе жить зачем? На всякий случай дала ему адрес в Ростове.
— Соскучишься — напишешь, да?
Алеша оживился на том конце провода:
— Правильно он тебя отсылает. Тут ты всем как бельмо на глазу. Мне учиться мешаешь, ему отдыхать. Уедешь — и никому никаких хлопот.
— Обижусь, Алеша!
Сказала по привычке. Плевать ему было на ее обиды. Вот это было самое ужасное. У нее не было никакой власти над ним. Раньше хоть Федор Кузьмич прислушивался к ее капризам, теперь и он от нее, конечно, отвернется. Остался у нее один Ванечка, да и тот слишком мал, чтобы ему пожаловаться. Она совершенно одинока. Алеша давно отключился, собирает там, наверное, учебники в сумку, а она все сидела, прижав трубку к груди. Не хотела с ним расставаться. Она была одинока, конечно, но ей не было страшно. Музыка циркового оркестра наяривала в ушах. В цирке ее любят. Ее номер пользуется успехом. В нее летят цветы из лож. Федор не сумеет снять ее с программы. Это не так-то просто. Никуда она не поедет.
Но вечером вернулся муж, уже с билетами, и сказал, что все уладил. У него было серое лицо, как у водяного. Он отвез их с Ванечкой на вокзал и посадил на поезд. У них было отдельное купе. Ванечка на прощание выпустил изо рта ликующий, необычного фиолетового цвета пузырь. Он любому путешествию радовался. Отец на перроне подбросил его выше поезда. Сверху он увидел весь вокзал и лазоревые облака.
— Ты меня простишь? — спросила Ася. Федор Кузьмич сгорбился, пошел прочь. О да, он был глубокомысленным мужчиной и не швырял слов на ветер.
Долго везло в жизни Петру Харитоновичу Михайлову: на службе он был окружен интеллигентными, воспитанными людьми — и с ними дружил. Перед Еленой Клавдиевной, женщиной благородных, аристократических воззрений, в глубине души преклонялся, и она его за это жаловала. Сын выделялся среди сверстников умом и характером, хотя был не без странностей, но странностей не бывает только у улитки.
Жизнь полковнику Михайлову, можно сказать, удалась, тем более удивительно, что, несмотря на все благости судьбы, как-то постепенно, исподволь завелась в его сердце червоточина, именуемая обыкновенно хандрой.
За завтраком, проглядывая наспех газету «Правда» (читал он ее подробно вечером, перед сном) и увидя на половину полосы праздничный портрет великого борца за мир Л. И. Брежнева, аж задохнулся от возмущения. Однако в присутствии сына выразился дипломатично:
— Человек он, безусловно, выдающийся, но больно часто все-таки сам себя награждает. Ты как полагаешь, Еленушка?
— Тебе что, жалко цацок?
— А ты какого мнения, сынок?
Тут он убедился в очередной раз, что если сынок о чем-то и размышляет, то вряд ли поделится своими мыслями с отцом.
— Мне бы твои заботы, папочка. Каков поп, такой и приход.
Вечером Петр Харитонович парился в бане вместе со своим старым товарищем Васильком Первенцевым, тоже преподававшим в академии, но сумевшим его обогнать на одну звездочку. В ноябре ему присвоили генерала, а Петра Харитоновича опять обошли.
Разомлев после первого парка и пропущенной натощак стопочки, Петр Харитонович задал Васильку совершенно детский вопрос:
— Мы с тобой, Василь, вроде люди не глупые, все постигли, других учим уму-разуму, а вот иногда задумаешься: какая же нам с тобой была все-таки цель родиться?
