только два слова: «С пионерским приветом». Лена сложила листок: «Буду отвечать так».
«Я ВОЗИЛА ВАШ КУСТ В ЛЕНИНГРАД»
Мария Степановна проснулась от какой-то необычной тишины и пустоты. Не может сразу понять, в чем дело. Прислушалась. Где-то хлопнула дверь. И опять тишина. Вдруг щелкнул будильник и продолжает отбивать секунды. Ах да, она вечером не заводила его, и он щелкнул, когда стрелка сложилась с другой, всегда стоящей на цифре семь. Но торопиться сегодня не надо. Не надо наскоро глотать чашку кофе, бежать, ждать переполненный троллейбус. Отчет по летней работе сдан, и Мария Степановна взяла несколько свободных дней. И то, что эти свободные дни совпали с солнечными мартовскими днями, создало ощущение пустоты и легкости. Как в детстве после школьных экзаменов. Все сдано, не надо думать ни о чем, а впереди каникулы. Это ощущение радости и праздника скоро проходит, через день-два уже привыкаешь вставать позднее, без будильника, и все идет обычным путем. Но сегодня Мария Степановна будет радоваться свободным дням, будет делать все, что ей захочется…
Солнце уже давно пробивается сквозь штору: рамы четко обрисовали на ней светлые прямоугольники. Воробей старательно выговаривает: «Куда, зачем пойдешь, куда, зачем пойдешь». Мария Степановна вспомнила свой доклад, неудачную фразу, к которой привязался старший инженер. Нет, не надо сегодня думать о работе.
Звонок в дверь.
— Мария Степановна, к вам можно?
— Я сейчас, сейчас. Кто там?
Мария Степановна накинула халатик, прибрала наскоро постель. Это оказался Семен.
— Я пришел спросить совета. Мне бы надо позвонить Лене. Но чтобы звонить, надо знать — о чем? Так ведь?
— Мог бы и просто так позвонить. Если хочешь, конечно. Зачем искать повода?
— Да нет. Я не о том. То есть и о том. Немножко. Мне очень хочется ей позвонить. Сначала я не знал, какой придумать повод. В кино видел журнал и подумал… Но знаете, теперь я и в самом деле увлекся. Да нет. Не Леной. То есть и Леной… Но, словом, тут вот какая история. Помните, мы рассказывали с Леной вам о кусте на болоте? Так вот я все думаю: нельзя оставить просто так это дело. Может быть, здесь великое открытие.
— Ну уж великое.
— В самом деле. Это был странный куст. Откуда он взялся? Когда я смотрел фильм, как осушают болота, я подумал. Над этим бились ведь люди до нас… Техникой всего не сделаешь. Нужно и чтобы сама природа помогала… Лена слышала, что был в тех местах человек. Он хотел осушать болота, и куст он посадил. А как он вывел такое растение? Человека-то нет уже. Верно. Зато о его работе знала еще одна женщина — ее звали Дагмарой. Карточку помните?
— Так она ухаживала за растением на болоте?
— Вы еще говорили, что видели ее? Когда, где?
— Когда? И где? Теперь-то я вспомнила, где ее видела. Я не только ее видела. Я возила этот ваш куст… Куда? В Ленинград! Чему же ты изумляешься? В жизни тоже бывают удивительные совпадения…
НЕОБЫЧНАЯ ПРОСЬБА
1941 год. Аэродром. Серое поле и сизое небо, нависшее низко-низко. Сумерки. Кругом никого. Маша сидит одна на небольшом ящике с полевой лабораторией, у ног маленький чемоданчик. Она растерянна и не может понять, куда все исчезли. Почему она одна? Все темнее становится вокруг. Трава под ногами низкая, смятая от колес машин, шасси самолетов, от тяжелых ног. На траве плеши и желтые пятна от пролитого бензина, мазута.
Мелкий дождь смешался с туманом. Мокро. Зябко. А еще только конец августа. Маша сидит на ящике и не знает, что делать дальше Ей надо в Ленинград: не сданы государственные экзамены. Но, главное, она должна довести до конца то дело, ради которого вылетала сюда. Ей обязательно нужно в Ленинград. У нее письмо к начальнику аэродрома, и вот она здесь. Машины давно нет. Начальник взял письмо, но в самолет не посадил. Самолет откатили, и он взвился в воздух. И сразу разошлись, растаяли люди в синих комбинезонах, помогавшие отправлять самолет. Их шутки, смех, голоса еще висят здесь, в тумане, около Маши, но кругом никого. Маша одна. Куда идти? Как холодно стало ногам в легких туфлях.
Вдруг откуда-то, точно из-под земли, вырастает фигура: высокий человек в черной шинели. Красная повязка на рукаве. Усталые тяжелые веки.
— Идем, посажу тебя на машину. Переночуешь в «Доме колхозника».
Шуршат шины. С потухшими фарами мимо проносятся машины. Вынырнут из дождевой темноты, обдадут брызгами и снова исчезают. Дождь все сильнее. Капли больно ударяют по лицу, насквозь промокло пальто.
Но вот одна машина остановлена.
— Довезите девушку до «Дома колхозника», в поселок на сто четырнадцатом километре.
Дежурный открыл кабину, посадил Машу.
— Завтра жди меня в семь часов утра на шоссе у сельмага.
Машина рванулась, и Маша больше ничего не разобрала, да и сказал ли он что-нибудь еще… Она откинула голову на спинку сиденья, прикрыла глаза. Тяжело нагруженная машина шла медленно. При резких толчках Маша открывала глаза: впереди та же темень и мгновенные вспышки фар вырывают черные блестящие пятна мокрой дороги и сверкающую сетку дождя.
Холодно. Маша поправила сползающую с плеча полевую сумку, сунула руки в карман, нащупала сверток. Вот маленький смятый клочок бумаги. Он мокрый. А вдруг стерся адрес? Маша в темноте бережно разгладила бумажку и положила в сумку. Перед ней всплыли большие умоляющие глаза, красивые губы, с мольбой повторяющие адрес, и блеск на солнце необыкновенной брошки: синие колокольчики и изумрудные листья…
— Простите, я случайно услышала: вы едете в Ленинград, — сказала тогда девушка.
— Да…
— Ради бога, я очень прошу вас, передайте вот это. Очень, очень прошу вас.
Девушка протянула маленький сверток в оберточной бумаге.
— Хорошо. Но кому? Здесь нет адреса, одно имя: «Дагмара».
— Имя это мое. Адрес сейчас напишу, Алексею Белогорскому. Я вас очень прошу, простите за настойчивость и… и если задержитесь, положите в темное; прохладное место.
— Полить?
— Да, это черенок. Он не может без воды. Это очень важно.
Маша вошла в номер гостиницы. У окна на кровати сидела расстроенная молодая женщина — заплаканные глаза, растрепанные волосы, серый платок на плечах. Спиной к двери на стуле сутулился человек в шинели, накинутой на плечи. Он вскочил, извинился, сказал, что сейчас уйдет. Когда он говорил, Маша видела, как дрожали руки женщины, которые так и остались в его больших ладонях. Маша сказала, что еще рано, можно побыть здесь, в номере, и попросила папиросу. Про хлеб спросить было невозможно, хотя есть очень хотелось. Было одиннадцать часов вечера. Не раздеваясь, Маша забралась на кровать, сбросила мокрые туфли, поджала ноги, закурила… Но через минуту голова опустилась на подушку, и Маша провалилась в черную темноту сна.
Утром вскочила. Номер был пуст. Уже 6.30. Сейчас придет машина и отвезет ее на аэродром.
