– Так… мы разговаривали дорогой.
– Ну!
– И стояли в одной гостинице.
– В какой гостинице, где?
– В Москве.
Лицо его вытянулось, и он смотрел на меня в изумлении, как бы недоумевая, что это значит, и ожидая чего-то дальше.
– Ну, – сказал он, видя, что я молчу. – Продолжай, я слушаю. До сих пор все ладно и все как две капли воды на тебя похоже. Связалась дорогою с первым встречным, ехали вместе, стояли вместе… Еще что у вас было вместе?
– Ничего.
– Лжешь! Было!
– Клянусь тебе Богом, нет.
– А почему же ты не сказала об этом в ту пору?
– Я не считала это важным.
– Лжешь!
– Я никогда тебе не лгала.
– Да, это теперь особенно кстати; теперь вот и видно, как ты не лгала. Тьфу! Вот поди, положись на женщину! Петля на шее, каждый шаг рассчитан, а она подхватила прохожего по пути! Мило! Забавно, не правда ли?
Не стану описывать всей этой сцены, потому что она была отвратительна. Расскажу только то, что имело какой-нибудь смысл.
– Славную ты находку сделала! – говорил он, ругаясь и издеваясь. – Ты и сама еще не догадываешься, какую славную, и как это нам с руки… Знаешь, куда он ехал?
– Нет.
– Ну, так я же тебе скажу, чтобы ты могла измерить всю глубину твоего дурачества. Он ехал туда же, куда и ты; ехал к ней в Р**, это теперь несомненно. Я слышал уже давно от кого-то, что он был там около этой поры.
У меня в голове помутилось, и я сидела растерянная. Этого только недоставало!
– Недоставало немногого, – продолжал он. – Недоставало вам вместе туда приехать и погулять там еще сутки-другие.
– Поль!
– Да почему же нет? Молчание. Я утирала глаза.
– Что ж он, узнал? Да полно нюнить, дура!… Отвечай сию минуту, когда я спрашиваю.
– Не знаю, – отвечала я, – может быть. Но если узнал, то не подал виду.
– Намеков не было?
– Нет.
Он долго сидел, сжимая в ладонях виски, и думал.
– Его нельзя так оставить, – сказал он глухо, и вдруг, обернувшись ко мне, добавил: – Чего вздрогнула? У тебя все одно на уме! Выбрось ты это из головы, пожалуйста. Да не пугайся; я не к тому это сказал. Я говорю только, что его нельзя упускать из виду. Надо его обыскать. Он не может знать много, но он единственный человек на свете, который может знать что-нибудь, и в этом смысле заслуживает внимания.
Дней через пять после этого Черезов был у нас; потом через день обедал и просидел весь вечер. Сделано было, что только возможно, чтобы его задобрить и, как казалось, не без успеха. Но после чаю, когда разговор коснулся этой истории, Поль увел его в кабинет, и я до конца не знала что у них там. Помню только, что когда я вошла, все уже было кончено, и оба они показались мне как-то расстроены, особенно Черезов, который был бледен и молчалив, моргал, ежился, щипал себе бороду и кусал усы. Что касается Поля, то он, напротив, болтал без умолку и казался необычайно весел; только меня это не обмануло. Я видела по их лицам, что дело неладно и что у них было что-то. В первом часу он ушел. Мы проводили его в переднюю, жали руки, заставили дать слово, что он у нас будет часто, как можно чаще и без приглашений, к обеду, когда угодно. Но как только захлопнулась дверь, мы посмотрели друг другу в глаза и кинулись чуть не бегом в кабинет.
Лицо его вдруг осунулось.
– Что это значит? – спросила я.
Он опустился в кресло и молча, растерянным взором, смотрел на меня. Мне стало страшно.
– Поль! Ради Бога, не мучь меня!
– Постой, – отвечал он. – Дай отдохнуть… Я устал, как собака… Дай коньяку.
Я принесла ему коньяку. Прошло минут пять. Сердце мое то билось, как птица в клетке, то замирало. Я не могла дольше вытерпеть.
– Да что такое? Ради Создателя!… Скажи что-нибудь, хоть слово!
– Скверно! – сказал он. – Садись, я сейчас тебе расскажу. И он рассказал мне, вкратце что между ними
