Дагестане.
В два часа пополудни неприятель атаковал передовые укрепления русских. Пестель не принял никаких мер против нечаянного нападения и был застигнут врасплох. Жители присоединились к мятежникам. Солдаты, разбросанные по целому городу, не успели сбежаться на тревогу и, окруженные в улицах, дрались в одиночку без связи и порядка. Сам Пестель и командир Севастопольского полка подполковник Рябинин заперлись в замке и при войсках во время сражения не были. Только распорядительность артиллерийского подполковника Мищенки и Севастопольского полка майора Износкова, из которых первый был ранен ружейной пулей, спасла войска от конечной гибели: они успели собрать возле себя кое-какие части отряда, стянули всю артиллерию и, проложив себе дорогу штыками, заняли позицию также около замка, по ту сторону канала, разделявшего город на две половины. Отсюда никакие атаки неприятеля уже не могли их выбить. Не раз горцы пробовали бросаться на приступ, доходили до самых орудий, и падали под картечными залпами. Некоторые, надеясь на свои панцири, врывались в ряды солдат, но гибли под штыками. Храбрый Износков каждый раз выдвигал своих стрелков и закрывал батареи валом из неприятельских тел.
Видя безуспешность атак, направленных с фронта, неприятель обратил свои силы на левый фланг и повел траншеи против замка уцмия, который занимали две роты с одной пушкой. Скоро пушка не могла уже действовать, и положение гарнизона сделалось отчаянным. Между тем, с падением замка неприятель овладевал единственной дорогой, по которой отряд мог отступить к Дербенту. Двадцать пятого числа две роты Троицкого полка, под командой капитана Индутного, сделали смелую вылазку и овладели траншеями. Индутный пал, простреленный в грудь навылет ружейной пулей; солдаты отступили, но траншеи все-таки были разрушены, и это хотя на некоторое время отдалило неизбежную гибель. Трое суток отряд выдерживал беспрерывный бой, оставаясь без крова и сна. Солдаты изнемогали, сухари были на исходе, а помощи ожидать было неоткуда. На четвертый день получено было известие, что Шейх-Али-хан, отделившись со своими толпами, двинулся к Кубе, чтобы овладеть этим городом и запереть отряду выход из гор. Тогда решено было наконец оставить Башлы. Но едва, с наступившей ночью, войска стали выходить из города, как жители с остервенением напали на отряд, чтобы отбить своих аманатов. Их отразили с уроном, а между тем солдаты успели зажечь дома, и быстро распространившийся пожар, отвлекший внимание жителей, дал возможность отряду выбраться из города. Но и на пути отступления многие каракайтагские деревни были заняты вооруженными шайками, дороги перекопаны или завалены, мосты истреблены – и отряду всюду грозила гибель. К счастью, слабо преследуемый неприятелем, он мог обойти препятствия береговой дорогой и успел отступить к Дербенту. Башлынская экспедиция стоила русским двенадцати офицеров и до пятисот нижних чинов. Взятые отрядом аманаты, в числе семнадцати человек, были повешены.
Отступление Пестеля, как и следовало ожидать, было принято горцами с победным торжеством. Дагестан ликовал, и гонцы его появлялись даже в мусульманских провинциях, разглашая всюду радостную весть об изгнании русских.
И не один Дагестан праздновал поражение Пестеля. В Тавризе, в резиденции наследного персидского принца, следовал по этому случаю также целый рад празднеств. Едва отгремела Башлынская битва, как Шейх-Али-хан с нарочным прислал туда целый мешок ушей и рук, отрезанных лезгинами на поле их победы. Нарочный имел секретную аудиенцию у Аббас-Мирзы, и едва он вышел, город огласился пушечной пальбой, и торжество продолжалось три дня. Между тем прибыли в Тавриз и посланцы от аварского хана, от Казикумыка и других вольных обществ. На всех них сыпались подарки и деньги. Сам Аббас-Мирза благосклонно принимая их, объявляя, что готовит большие субсидии для поддержания Дагестана в его решительной борьбе с русскими.
В таком положении были дела, когда Ермолов третьего ноября подошел к Таркам. Жители города находились в большом унынии, и даже прибытие русских войск успокоило их немного. Тарковцы уже знали о поражении Пестеля, и так как шамхал находился при его отраде, то они считали и его погибшим в Башлах. Жены шамхала отправили уже все лучшее имущество свое за Сулак и сами были готовы к выезду при первом известии о приближении неприятеля. Многие из жителей бежали, опасаясь возмущения в самом шамхальстве, так как в это самое время аварский хан возвращался от города Башлы и собирал войска для защиты Мехтулинского ханства, принадлежавшего его родному брату. В окрестные села свозились раненные в сражениях с Пестелем, а также и тела убитых, которые погребались с необычайной торжественностью.
Успокоив, насколько было возможно, тарковских жителей, Ермолов послал Пестелю приказание воспользоваться тем, что внимание лезгин обращено на главный отряд, и наказать Башлы за вероломство. А сам он двинулся на Мехтулу – роковой час для нее пробил.
Мехтулинское ханство лежало к югу от шамхальских владений, между землями койсубулинцев и Даргинским союзом. По преданию, сохранившемуся в народе, оно возникло лет за двести перед тем, когда один из членов казикумыкского владетельного дома, носивший имя Кара-Мехти, поссорился с тамошним ханом и, покинув Кумух, поселился в деревнях, живших вольными, самостоятельными обществами. Кара- Мехти скоро сделался известен не только как гроза соседей, нападавших на эти вольные общества, но и как человек, способный предохранить население от междоусобий и неурядиц. Сперва аймякинцы, а потом жители деревни Оглы провозгласили его своим правителем. Вскоре примеру их последовали другие селения, и таким образом мало-помалу сложилось Мехтулинское ханство.
По смерти Кара-Мехти власть и права его перешли к потомкам. Кто именно наследовал ему и кто были его дальнейшими преемниками, пока наконец достоинство владетеля не досталось Хассан-хану, сведений не сохранилось. Известно только, что современник Ермолова, Хассан-хан, был сыном Али-Султан-бека, добровольно отказавшегося от звания хана в пользу младшего брата своего. Этот брат умер в 1797 году бездетным, и ханство снова перешло в род Али-бека, к старшему сыну его Хассану. У Хассана был также младший брат по имени Султан-Ахмед-бек, женатый на единственной дочери знаменитого Омара, хана аварского. И вот когда в 1800 году со смертью Омара пресеклась мужская линия тамошних владельцев, Султан-Ахмед-бек, как зять покойного хана, был призван народом на аварское ханство. Таким образом еще при жизни старого Али-бека оба его сына сделались ханами: Хассан – в Мехтуле, а Султан-Ахмед – в Аварии.
Оба они издавна были непримиримыми врагами шамхалов тарковских, и Хассан, как ближайший сосед их, рад был воспользоваться наставшими смутами, чтобы за счет их усилить свои владения. Собственные средства его были уничтожены, но он опирался, с одной стороны, на родственную ему Аварию, а с другой – на вольный союз даргинских народов, известных у нас под одним общим именем акушинцев. Все эти обстоятельства, выдвигавшие Мехтулинское ханство на первый план в возникшем движении Дагестана, вместе с тем быстро привели и к его уничтожению железной волей Ермолова.
Оставив Тарки, отрад одиннадцатого ноября двинулся на Параул, лежавший за горным перевалом, в черте мехтулинских владений. Короткие дни и невылазная грязь по дорогам, замедлявшая движение пушек, сделали то, что войска только к вечеру достигли подошвы высокого, довольно крутого хребта, называемого Аскорай, за которым начинались мехтулинские земли. Здесь, на самой границе, ожидал неприятель. Все возвышения, лежавшие кругом, были заняты лезгинами, число которых, как говорили лазутчики, простиралось до пятнадцати тысяч. Некоторые из свиты Ермолова заметили на вершине горы самого аварского хана, делавшего какие-то распоряжения. Едва войска подошли к подошве хребта, как горцы открыли огонь, и с вершины Талгинской горы посыпались на Ермолова самые дерзкие ругательства.
– Анасым сыхым (дитя собаки) Ярмул! – кричали ему горцы.
Солдаты, раздраженные дерзостью лезгин, рвались в бой, но Ермолов, обогнав отряд и окинув взором расположение горцев, приказал остановиться и варить кашу.
Незначительная перестрелка закончила день. Погода была ужасная. Солдаты, офицеры и даже многие из приближенных Ермолова роптали, осуждая его за бездействие. Главнокомандующий все слышал и молчал. Нужно сказать, что Ермолов постоянно употреблял все средства, чтобы ближе и короче узнавать своих офицеров. Он держал на походе всегда открытый стол, к которому каждый мог приходить и званый и незваный, и сам не стеснялся посещать офицерские кружки, вступая в фамильярные и дружеские разговоры со своими подчиненными. “И в этот самый вечер,– как рассказывает Граматин, впоследствии известный кавказский генерал, тогда в экспедиции бывший еще молодым офицером,– Ермолов, закутавшись в бурку, по обыкновению направился было к одному из офицерских костров. Вокруг огня сидели кабардинцы. Это был бивуак храбрейшего полка, который сам Ермолов называл “десятым легионом” (десятый легион войск
