оторвался? Скажи, пожалуйста, новость какую принесла: «Омда уехал». Небось от жены его, Айши, узнала и, как сорока с новостью на хвосте, сюда прискакала. Думаешь, весь свет клином сошелся на старосте да на его раскрасавице Айше…
— Ты Айшу не трогай, — вставил свое слово шейх Талба. — Она женщина святая… Такое имя, да будет оно благословенным, носила жена нашего пророка Мухаммеда. И очень странно было слышать, что ты, Абдель-Максуд, говорил сегодня в проповеди и об Айше, и о самом Мухаммеде и его сподвижниках. Не могу только понять, какую ты веру исповедуешь, чему людей хочешь научить? Заодно ты уж объясни, что имел в виду, когда говорил будто сам Мухаммед, да будет аллах к нему благосклонным во веки веков, заставил Османа, да будет аллах благосклонен и к нему, при всех просить прощения у бедняков, сподвижников пророка, которых Осман будто бы унизил и оскорбил? Уж не хотел ли ты сравнить сподвижников Мухаммеда с сыном Инсаф, Салемом? Я тебе прямо скажу, ты все это сам придумал. В Коране ничего подобного нет. Это противоречит самому духу ислама.
— А что же, по-твоему, уважаемый шейх, мой Салем не достоин такого сравнения? — вскинулась Инсаф.
— Куда лучше было бы, если бы наш учитель в своей проповеди назвал того, кто нас и теперь оскорбляет и унижает, — горячо подхватил Салем. — Когда меня привязали к пальме и стегали кнутом, точно лошадь, вы, господин шейх, рядом стояли. Стояли и спокойно смотрели. Это тоже, по-вашему, в духе ислама?
— Что ты мелешь, сопляк? — вспылил шейх. — Ишь разошелся! Что мать, что сын — одного поля ягодки. Вот такие и сеют семена неверия. А Абдель-Максуд-эфенди, наш уважаемый учитель, своими сомнительными проповедями им помогает. Вот вам и плоды. Вся деревня погрязла в безверии. Не хотят признавать ни старших, ни знатных… Абдель-Максуд-эфенди прямо проповедует свой новый ислам. Внушает всякие крамольные мысли, которых ни в Коране, ни в других священных книгах не найдешь. У меня есть тексты всех молитв и проповедей, что надлежит читать по пятницам. Там нет ничего и похожего на то, о чем говорит Абдель-Максуд, да и не может быть… Эти молитвы читали всем правоверным испокон века. Их слушали и наши деды, и наши прадеды…
— Ну а кто тебе мешает? Исповедуй и ты такую веру, — примирительным тоном сказал Абдель- Максуд. — А проповеди, доставшиеся тебе от прадедов, побереги для себя. Для нас они устарели. Если хочешь, я тебе помогу их обновить. В нашей библиотеке есть много новых, интересных книг, тебе полезно было бы их почитать. Останемся после собрания и продолжим нашу дискуссию.
— Вот именно — после собрания и спорьте себе на здоровье! — заключил Абдель-Азим. — А мы не за тем здесь собрались. Давайте начинать заседание.
В дверях появилась Тафида. Осмотревшись, направилась туда, где сидели женщины. Они потеснились, а Инсаф, с нескрываемой гордостью окинув влюбленным, материнским взглядом ее ладную, стройную фигуру, усадила девушку рядом с собой, нежно обняв за плечи.
— Ты чего там уселась, бродячая коза? Тебе что, нет другого места? — закричал на дочь шейх Талба.
— Уж не хочешь ли ты, шейх, посадить ее рядом с парнями? — засмеялась Умм Салем. — Разве среди волков козе будет безопасней? Пусть уж лучше останется около нас. Я, во всяком случае, никуда ее от себя не отпущу.
— А женщинам здесь вообще делать нечего. Шли бы себе домой да занялись своим делом. Нечего тут зубоскалить и вводить в грех правоверных.
В зале послышались смешки. Шейх Талба продолжал хулить женщин, а заодно и новые порядки. Все развеселились, и озорные реплики так и посыпались с разных сторон. Женщины улыбались, но ни одна из них не покинула собрания вопреки грозным требованиям шейха.
Абдель-Максуд нетерпеливо застучал по мраморной плите шариковой ручкой.
— Именем аллаха могущественного и милосердного предлагаю начать собрание! — перекрывая шум, объявил он наконец, так и не дождавшись, когда все утихомирятся.
— Пусть Абдель-Азим расскажет нам по порядку о своей встрече с министром! — выкрикнула с места Инсаф.
— О встрече с министром? — переспросил Абдель-Азим. — Ты, наверное, думаешь, встретиться с министром так же просто, как с женой омды? Нет, милочка, к нему не сразу пробьешься. Существует определенный порядок. Так что выше головы не прыгнешь. Сначала в канцелярии мне объяснили, что необходимо подать официальное прошение. В нем по порядку изложить суть нашей просьбы и поставить подписи всех членов комитета АСС и правления кооператива. Это прошение должна привезти наша делегация в составе двух-трех человек, которую и примет потом министр. Но для этого, я убедился, ей придется просидеть в Каире пару дней, если не больше. У министра бумаг — что пшеницы у Ризка, пока дойдет очередь до нашей — пройдет два, а то и три дня. Потом министр должен ознакомиться с нашим прошением, а там уж и жди ответ, примет он нас или нет…
— Опять жалобу писать? — Перебил его какой-то старик. — Ну, видно, дело дохлое! Вспомните, сколько мы писали властям всяких жалоб! А что толку?
— Это ты, дед, зря говоришь! — возразил Абдель-Азим. — Сейчас другие времена, другие власти. Надо только действовать — под лежачий камень вода не течет!..
— Вот ты действовал, а толку что? — въедливо спросила Инсаф. — Ведь хвастался: «Я бывал в Каире, все ходы и выходы знаю». Вот тебе и показали выход. Вернулся несолоно хлебавши. Я ни разу не была в Каире — за всю жизнь не представилось мне такого случая. Но если бы туда попала, клянусь аллахом, с пустыми руками назад не вернулась бы. Раз нужно к министру, так уж наверняка пробилась бы к нему…
— Министр — это тебе не шейх Талба! — огрызнулся Абдель-Азим.
— Что вы ко мне прицепились? — вспылил шейх. — Каждый так и норовит в мою тарелку подсыпать не соли, так перцу. Если хочешь знать, и шейх Талба может стать министром, не хуже других будет!
— Да хватит вам! — Абдель-Максуд опять застучал ручкой по столу. — У нас здесь собрание или базар? Давайте соблюдать порядок. Кто хочет взять слово, пусть поднимет палец.
— Что мы тебе, школьники? — запальчиво произнес шейх. — Не для того я дожил до седин, чтобы подымать палец, когда хочу высказаться перед людьми! У тебя есть школа, вот ты там и устанавливай свои порядки. А мы как-нибудь без них проживем…
— Итак, — продолжал Абдель-Максуд, не реагируя на замечания шейха, — поступило предложение написать коллективную жалобу на незаконные действия и самоуправство нашего уполномоченного. Он совершил ряд серьезных нарушений закона об аграрной реформе. Нанес ущерб интересам феллахов. Бросил вызов нашей революции. Под этой жалобой подпишутся все жители деревни, и мы ее скрепим печатью. Изберем делегацию, двух человек. Они и вручат нашу петицию министру. А можно поступить и по-другому: не писать никаких петиций, а направить в Каир наших представителей и обязать их добиться встречи с министром и непосредственно ему изложить суть нашего дела. Может, есть еще какие-нибудь предложения? Говорите! А то, когда проголосуем, будет поздно.
Наступила тишина. И вдруг в эту тишину откуда-то издалека ворвался чей-то торопливый незнакомый голос, звучащий на фоне то нарастающего, то спадающего гула.
— Погода сегодня стоит прекрасная, — тараторил этот голос. — Обе команды, которые только что вышли на поле, судя по всему, тоже находятся в прекрасной спортивной форме. Все трибуны стадиона переполнены. Еще минута — и мяч от центра поля направится в сторону чьих-то ворот, увлекая за собой игроков обеих команд…
— Это что еще за болельщики тут объявились? Кто включил транзистор? — раздраженно спросил Абдель-Максуд. — Встань, чтобы все тебя не только слышали, но и видели!
Из дальнего угла поднялся долговязый парень, прижимавший к уху маленький транзистор.
— Извините, сеид учитель, — умоляющим голосом произнес он. — Но сегодня очень ответственный матч. Играет «Ахали» с «Замалеком».
— Вот и слушай его на улице, а нам не мешай! Выйди отсюда! И забирай всех болельщиков. Идите, идите — вас никто здесь не держит! — поторопил их Абдель-Максуд.
Парень, понурив голову, направился к выходу. За ним последовали двое его товарищей, а через некоторое время поднялся еще один. Другие ученики — их было человек двадцать, — занимавшие по школьной привычке самые задние ряды в дальнем углу комнаты, остались сидеть на своих местах, не сводя
