— Всем оставить судно!
Десятка полтора людей с разных мест кормовой части корабля прыгают на лед. Я прыгаю и отбегаю от судна. Рядом со мной, с большим красным тюком в руках, барахтается в снегу Лобза. Она почему-то тоже задержалась на судне до последнего момента.
Корма идет все быстрее вверх. Носовой части судна уже не видно — она ушла в торосы.
По трапам на лед спускаются Шмидт и Воронин. Откуда-то на палубу вынырнул кочегар Валя Паршинский. Он перекидывается через борт и прыгает на лед.
Корма идет вверх.
Пристроенная к борту уборная уперлась в лед и ломается. Бревном сбивает с трапа и придавливает ко льду спускающегося в тулупе Воронина.
На корме Борис Могилевич. Он подбегает к борту, заносит ногу и… делает обратное движение.
Быстро вздымается над водой корма, по ее палубе катятся бочки, оставшийся груз…
Оголяются руль, винт.
Грохот, треск, гул ломающегося дерева и металла…
Корма обволакивается дымом. Два столба буровато-белого цвета…
Кто-то кричит:
— Дальше от судна! Сейчас будет водоворот!
Людская волна, хлынувшая было вперед, подалась назад.
Белая ледяная шапка выплывающих льдин. Они кружатся, перевертываются.
Волна спадает… Груда льда. Опрокинутые шлюпки. Хаос обломков.
«Челюскина» нет. Люди на льду. [296]
Штурман М. Марков. Прощание с кораблем
Знаменательный день 13 февраля я был на вахте. Последняя вахта в последний день корабля!
Когда мы перешли на положение зимовки и все кругом сковали льды, штурманские вахты на «Челюскине» еще остались морскими. Так надо было, чтобы иметь точные данные о состоянии льда, направлении и скорости дрейфа и глубине. Эти наблюдения производились каждый час круглые сутки.
Моя вахта, неудобная по времени, была с 12 часов ночи до 4 часов утра и с 12 часов дня до 4 часов вечера.
В полдень 13 февраля я заступил на вахту. Мне казалось тогда, что таких вахт будет еще бесконечное множество.
В этот день лучше было сидеть в каюте, чем выходить на палубу. Северный ветер силой в шесть баллов и мороз заставили одеть длинный, огромный тулуп.
По вахте я принял от третьего помощника капитана Виноградова: — Состояние льда спокойное. Дрейф ост-зюйд-ост. 0, 3 мили в час. [297]
Глубина 50 метров. Ветер 6 баллов. Температура 36° по Цельсию. Пурга.
Прошел по палубе. Ветер режет холодом, обжигая лицо. Все кругом в полном покое и как-то неуютно. Любителей дневных прогулок нет. Заготовка льда для пресной воды не производилась. Все сидели в помещении, в тепле. Зимние иллюминаторы — окна кают, подернутые ажуром мороза, закрыты.
Как из насоса, гнало поземку над уродливым торосистым льдом. Видимость скверная. В нескольких десятках метров от правого борта, вздрагивая точно от озноба, стоит палатка. В ней физик Факидов. Он простым уровнем пытается определить амплитуду колебания льда.
В час дня, при очередном измерении дрейфа, ощущалось несколько слабых толчков по корпусу. Глубина была старая. Дрейф (прежнего направления) уменьшился до 0,1 мили в час. Толчкам по корпусу сопутствовало плавное колебание уровня воды в море. Это подсказывало нам, что где-то напирает лед. Предзнаменование рокового сжатия «Челюскина»…
Через 20 минут ветер донес глухой шум торосившегося льда. Дрейф прекратился. Поднявшись в штурманскую рубку, я сделал запись (как оказалось потом, последнюю) в черновом журнале: «В тринадцать двадцать дрейфа нет».
Резкий двойной толчок встряхнул судно. Керосиновая лампа на подвесе мягко качнулась. Путаясь в тулупе, я быстро спустился на спардечную палубу к лоту. Дрейфа не было. Вода в майне словно пыталась выйти на поверхность льда: она опускалась и поднималась.
На палубе стало оживленно. Напряженно, с затаенным страхом, закрыв лица от леденящего ветра, люди смотрели на высокий надвигающийся с севера торос. Торос ревел, как сотня обезумевших быков.
Вздыбленный, недавно, казалось, несокрушимый лед крошился и большими валунами скатывался с вершины тороса.
Певуче трескался лед у судна. Несколько любителей острых ощущений, согнувшись, преодолевая сильные порывы ветра, бежали по льду к торосам. Поземка порой закрывала бегущих.
Ледяной вал на глазах рос и быстро приближался к судну.
На север от форштевня ожила образовавшаяся вчера трещина. Что-то заскрежетало в подводной носовой части корпуса. Владимир Иванович Воронин, наблюдавший за льдом, отдал распоряжение: [298]
— Передать старшему помощнику, чтобы немедленно приступали к выгрузке продовольствия и снабжения на лед.
В машину:
— Поднять пар и быть в готовности на случай откачки воды из трюмов.
Распоряжение передано. Беготня по спардеку на бак и обратно прекратилась. На кормовой палубе у трюма № 3 большая группа людей дружно приступила к выгрузке продовольствия на лед. По доскам спускали ящики, мешки. Внизу, у борта, их моментально подхватывали и оттаскивали в сторону на нетронутый сжатием лед.
Работа шла быстро. Люди спокойны, деловиты. Испуг отдельных товарищей растворялся в дружной, красивой работе.
Капитан Воронин и Отто Юльевич Шмидт как полководцы избрали удобное место на кормовой части спардека по правому борту. Оттуда им прекрасно была видна картина выгрузки. А «грузчики» при виде спокойных лиц командиров бодрились, еще сильнее напрягая мускулы. Картина труда! И казалось, будто все происходит в обычной «мирной» обстановке.
Внезапно «Челюскин» вздрогнул и быстро пошел назад, сопровождаемый скрипом и шорохом льда.
Наблюдая движения судна, я ощущал за него боль. Я знал: что-то большое, страшное, хотя еще не осознанное полностью, должно сейчас произойти.
Грохот гигантского тороса нарастал. Ледяная гряда, меняя профиль, обняла нас полукольцом. Она безжалостно смыкала эти объятия.
Так же внезапно «Челюскин» остановился. Град металлических ударов пробежал по корпусу. Где-то ломался металл. Вахтенный, подбежав ко мне, быстро, взволнованно проговорил:
— Михаил Гаврилович, левый борт продавило!
Мы побежали смотреть повреждение.
Я заглянул за борт и увидел разрушения обшивок корпуса.
Доложил капитану. Владимир Иванович осмотрел левый борт и вернулся на свое место.
Промерили воду в трюме № 2. Ее было уже 30 сантиметров. Вода быстро прибывала. Распоряжение об откачке воды выполнить было невозможно. В машинно-котельном отделении оказались большие повреждения. Через несколько минут измерили воду в том же трюме, и футшток показал полтора метра.
К этому времени разгрузка корабля развернулась. Одни выгружали радиоаппаратуру; другие — меховую одежду, камельки, трубы, [299] палатки, войлок; третьи — фанеру, кирпич, глину, песок и многое другое. Выгрузка продовольствия шла своим чередом.
Судно садилось на нос.
