раньше по моим рассказам и по книгам. Теперь с еще большей живостью стал расспрашивать о Севере.
Он был хороший стрелок, и первый медведь у нас на «Челюскине» был убит Борисом.
У него была страсть настоящего охотника. Шкуру белого [340] медведя нужно снимать умело. Матросы начали снимать. Могилевич им помогал. Но шкуру сняли — и дальше Могилевич ею не интересовался.
Когда «Челюскин» встал на зимовку (это уже было в ноябре — декабре), Могилевич увлекался охотой на песцов. На песцов ставят капканы, и Борис ежедневно расставлял множество капканов вокруг судна, примерно километрах в пяти по радиусу. Он хорошо ходил на лыжах, с винтовкой за плечами обходил ежедневно все капканы. У него была самая большая добыча: он поймал пять песцов.
На корабле он заведывал хозяйственной частью.
Я познакомил Бориса с нашей сметой, с тем, что нужно для хозяйства. Судна еще не было, Борис еще работал в Гипрошахте, но попутно уже изучал свое будущее дело. Вскоре началась подготовка к экспедиции. Хозяйство было огромное, и масса забот легла на Могилевича. Он подбирал оборудование и делал это с такой горячностью, с такой преданностью и любовью, что ему все хорошо удавалось. Работал он очень много — с восьми часов утра до поздней ночи.
Так было изо дня в день.
Когда на судне началась уже погрузка, на его долю выпала приемка всех грузов на корабль — всего продовольствия, всего оборудования. Все шло через его руки. Десятки автомобилей с грузами подъезжали к судну днем и ночью. Борис был обязан все принять, распределить и знать, где что лежит. Днем и ночью он работал на судне. У него совершенно не было свободной минуты. Он жил на судне и только в последний день вспомнил, что у него есть комната, и попросил отпустить его на несколько часов, чтобы закончить свои личные дела. Это было тогда, когда на судне уже почти все было сделано.
В плавании сказалась его склонность к массовой работе. В Копенгагене мы стояли шесть дней, и там к нашему кораблю стекалось много народу. Сотни людей стояли около борта, приходила молодежь… И вот в один из дней видим — Борис руководит хором молодых датчан, они поют песни, а он дирижирует. Меня зовет Бобров, испуганно говорит:
— Смотри, что твой Могилевич делает. Будет скандал. [341]
Датские молодые рабочие снова и снова приходили к нам, играли, пели. Борис умел как-то легко и просто объясняться с ними жестами. Его слушали, он был вожаком.
Вести хозяйство на корабле — труднее дело, но Борис хорошо делал то, что надо было делать, и его все оценили и полюбили.
В беседе со мной он строил планы будущих походов, говорил о том, что поедет на зимовку.
Когда было решено подготовить аварийные запасы и мы выработали план переброски грузов на лед, — Борис провел его в жизнь. Он привлек к этому делу ряд лиц и днем и ночью готовил все необходимое на случай аварии или гибели судна. Надо было все сконцентрировать в одном месте, упаковать, сделать соответствующие надписи, маркировку.
Первое время мы вели эту подготовку без огласки, чтобы не понижать настроение у состава экспедиции и команды. И Могилевич работал тихо, спокойно, с небольшим составом людей. Когда все было проделано, я возложил на Бориса Могилевича ответственную работу: выгрузить все продовольствие на лед.
Минут за десять до гибели судна я беседовал с ним. Борис сообщил, что все намеченное выгружено. Свою работу он выполнил, и я дал ему задание сойти на лед и сконцентрировать склад в одном месте.
Когда была отдана команда «все на лед», я спрыгнул с корабля и стал помогать отбрасывать от борта ящики и банки. Это длилось несколько минут. Сошел Воронин, затем Шмидт, а на борту стоит Могилевич с трубкой, улыбается. Я ему крикнул:
— Борис, прыгай!
И Шмидт крикнул:
— Боря, прыгай!
Он стал подвигаться по борту. Нос уже ушел под воду, вода хлынула по верхней палубе. Борис поскользнулся, потом упал. Его, видимо, придавило бочкой. И в этот момент корабль пошел ко дну, пошел ко дну и Борис.
Он был прекрасный товарищ, очень отважный, любил бывать «в переделках». Он никогда не испытывал чувства страха. [342]
Навсегда запечатлелась картина его гибели. Это происходило у всех на глазах и длилось несколько секунд.
Я любил Бориса за его преданность и смелость, да и кроме того со мной он делился всеми своими невзгодами, и я хорошо знал, какой это интересный человек. Мне было очень трудно и больно перенести гибель друга.
Канцын, его помощник, очень болезненно перенес его гибель. Он с Борисом во время рейса сдружился. Канцын — большой, крепкий человек, красногвардеец. И этот крепкий детина вдруг заплакал. Эта сцена была очень тяжелой, когда Канцын плакал, крича, звал Бориса.
Борис был среднего роста, бритый, брюнет, с большими голубыми глазами. По натуре человек страстный, живой, остроумный. Он был удивительно бесстрашным, чутким и нежным товарищем и другом.
И. КОПУСОВ
Прощальное слово
Как обидно, как тяжело, что тебя теперь нет с нами!.. Единственный из 105 челюскинцев ты остался в бездушных льдах Арктики, в коварном, навеки памятном всем нам Чукотском море Остался, погиб ненужной жертвой, напоминая нам о дне гибели судна, дне рождения лагеря Шмидта. Только твоя смерть омрачает нашу радость и сознание того, что мы оказались неплохими сынами нашей родины и с честью вышли из тяжелого испытания.
В тот день, когда «Челюскин» исчез в глубине моря, выбросив к небу тучу черной пыли, тебя, Борис, не стало. Ты ушел вместе с кораблем. Воцарилось глубокое, сумрачное молчание.
Мы, близко стоявшие к корме гибнущего корабля, невольные свидетели твоей смерти, стояли ошеломленные свершившимся фактом. Ведь ты, Борис, даже в последние минуты своей жизни не потерял мужества и ушел без единого звука, без единого крика о помощи. Ты всегда был таков. [343]
Когда на корме осталось человек пятнадцать, ты был среди нас. В горячке работы я не видел тебя. Но после команды капитана «все на лед», когда я, прыгнув с судна и немного отбежав в сторону, обернулся, то замер на месте, увидев на тонущем судне троих, в том числе тебя. Никогда не забуду твою спокойную фигуру и трубку, зажатую в зубах. Почему ты не прыгнул? Ведь мы кричали тебе: «Борис, прыгай! Скорее!»
Ты остался один и не прыгнул, а решил сойти ниже по фальшборту ставшего почти совсем на нос судна. Но секунды шли, и конец наступал. А ты, задержавшись лишнюю минуту на палубе, все не прыгаешь. Бочка, бревно сшибают тебя с ног, — и ты ушел под лед. Все это произошло так быстро, что даже десяти шагов я не успел пробежать к кораблю, на помощь.
В тот момент в голове сверлила мысль: «Бориса не стало! Борис погиб! Первая жертва! Неужели будут еще?»
Мы не представляли, что нас ожидает впереди — какие испытания и трудности. Одно было ясно: «Челюскина» нет. Мы на льду. Берег далек, а с нами женщины и дети!
Как жаль, что ты не вернулся на дорогую нам всем родину, на «большую землю»!
Сколько воспоминаний связано с тобой за долгие месяцы работы на «Челюскине»! Мое первое с тобой знакомство в Ленинграде — «Челюскин» стоит для погрузки в порту. День и ночь подвозят грузы, продовольствие, оборудование, одежду. Все это погружается в объемистые трюмы. Тебя можно видеть всюду. Улыбаясь, с записной книжкой в руках, ты проходишь из трюма в трюм, на палубу, на корму. Ты