своих.
— Почему не в новой? — На серьезном, все еще чуточку огорченном лице Меженцева смеялись одни только глаза. — Я где, друг, работаю? В совхозе. Совхоз где? В районе.
— Ну и что?
— А то! — Лейтенант подмигнул. — У нас «налево» много не насшибаешь. По отделениям мотаюсь, народ свой — с кого брать? Вот и выходит: если я себе такую кепочку справил, то ношу ее после работы, вечерком. А если на работу надеваю, должна она у меня постарее быть. Я человек семейный, хотя еще и бездетный. Понятно?
Лихо, чуть набекрень, приладив побуревшую мятую кепку, Меженцев двинул Антона под бок.
— Понятно, — засмеялся Антон. — Слушай, Гора, а из нас никого не берут?
— Что? — преувеличенно изумился Меженцев. — Вас?! С дрессированными собачками на арену цирка?
— Да ну тебя! — невольно нахмурился Антон; он прощал все шутки, кроме тех, что задевали его профессию. А в милиции, нечего греха таить, охотники позубоскалить насчет розыскных собак и их проводников были.
— Антон, шучу! — хлопнул Меженцев по плечу приятеля. — Ты, да я, да Пик с тобой! Привет!
Антон покачал вслед головой: нет, Горка всегда остается Горкой, даром что недавно женился.
В кабинете Чугаева собрались Бухалов, капитан Лебедь, лейтенант Меженцев и младший лейтенант Пильщиков. Нет, это не оговорка: оплошность с гильзой от «парабеллума» стоила ему одной звездочки; каждый раз, когда, по старой памяти, его называли лейтенантом, Пильщиков краснел и бледнел. Болезненно переживая понижение в звании, младший лейтенант напрашивался теперь на самые ответственные операции в тайной надежде вернуть слетевшую с погон звездочку быстрее, нежели обычной выслугой.
— Так оно, — оглядел собравшихся Чугаев. — Ну, что же, можно начинать смотрины.
Он вышел и почти тут же вернулся с полковником.
Офицеры по привычке вытянулись.
— Вольно, вы теперь люди штатские. — Необычный вид офицеров, которые всегда являлись к нему подтянутыми, аккуратными, невольно смешил. — Хороши!
Заулыбались и офицеры — участники несколько необычной оперативной группы.
Первым в маленькой шеренге — не по росту, не по званию, а по выпавшей ему роли шофера — стоял Меженцев. Из-под замасленного воротника куртки выглядывал краешек голубой рубашки, на черной копне волос ухарски сидела мятая, неопределенного цвета кепчонка.
— Ничего, — внимательно оглядел «шофера» полковник и, скользнув взглядом по туловищу, приказал: — Руки!
Словно первоклассник перед уроком, лейтенант быстро показал ладони — темные, со следами несмытого машинного масла, металла, мазута.
— Сойдет.
Полковник остановился перед Бухаловым, в восхищении покачал головой.
— Силен, Сергей Петрович!
— Мировой бухгалтер! — похвалил и Чугаев. — Похлеще нашего Сухорукова!
Определив не только внешность, но, кажется, и характер своей роли, высокий сутулый Бухалов смотрел на полковника деловито, не улыбаясь, всем своим видом и суховатым выражением лица являя образец строгого бухгалтера, самую малость смущенного бесцеремонным разглядыванием. Он был в парусиновой, плотно надвинутой фуражке, опрятном поношенном пиджаке с острыми, слегка загнутыми лацканами, в синих диагоналевых галифе и старых, зато безукоризненно начищенных хромовых сапогах. Вышитая украинская рубашка под пиджаком перехвачена тонким пояском, в руках — толстый потрепанный портфель.
— Да, такой за государственную копеечку постоит! — улыбнулся полковник. — А сапоги, Сергей Петрович, не очень блестят? Вы же из района ехали?
— Человек я в летах, аккуратный, — с достоинством отозвался Бухалов. — Езжу в кабинке: при деньгах.
— Ну, ну, — согласился полковник и, перейдя к капитану Лебедю, похвалил: — Колоритная фигура!
— Это чевой-то? — осведомился капитан под общий смех.
Капитан Лебедь, а с этой минуты — грузчик, стоял в старых армейских галифе и тапочках. Его небритое, тронутое щетинкой лицо с хищноватым, с горбинкой, носом и хитрыми быстрыми глазами выражало такую неукротимую готовность подработать и схватить на «сто грамм», что удержаться от смеха, в самом деле, было нелегко.
— А вы что-то уж очень хмурый, Пильщиков, — заметил полковник последнему участнику опергруппы. — Повеселее надо, из района в большой город приехали.
Младшему лейтенанту в спокойном доброжелательном замечании полковника почудился какой-то намек, он густо покраснел.
— Слушаюсь.
Видом Пильщикова полковник остался вполне удовлетворенным: простые сапоги, старая рубаха, ватник под мышкой.
— Ну, что ж, — кивнул полковник Чугаеву. — Вроде все в порядке.
— Как будто да.
— Повторяю, товарищи. — Полковник обвел взглядом стоящих у стены офицеров. — Если этот Семенов под каким-либо предлогом откажется ехать, — брать на месте, у бани. Тянуть дальше нельзя. Группы наблюдения высланы, поддерживайте контакт... Ну, и, как говорят, — ни пуха ни пера!
— К этому еще добавляют, Михаил Аркадьевич, — подмигнул Чугаев.
— А-а, — засмеялся полковник и уже в дверях послушно развел руками. — Ладно, ради успеха чего не сделаешь: иду к черту!
— Мировой мужик. — кивнул Меженцев.
— Это еще что? — круто обернулся Чугаев.
— А что? — играя в простодушие, спросил лейтенант. — Мы по-простецки, по-шоферски!
2
Случилось это незадолго до отъезда капитана Бухалова в отпуск.
В одиннадцатом часу ночи в милицию позвонили из скорой помощи; профессионально спокойный голос сообщил, что к ним только что доставлен раненый шофер Истомин.
— Машину угнали, — невозмутимо добавил дежурный врач.
Спустя полчаса, облаченный в белый короткий халат, Бухалов сидел в небольшой комнате с марлевыми занавесками на окнах; сидевший против него узкоплечий, все еще испуганный Истомин, с трудом двигая забинтованными челюстями, с возмущением рассказывал о бандитском нападении.
Четыре дня тому назад шофер нефтеразведки Истомин получил по наряду на Горьковском автозаводе грузовую машину «ГАЗ-51», начертил мелом на ее новеньких бортах магическое слово «перегон», избавлявшее от объяснений с автоинспекторами, и тронулся в путь.
Запруженную бесшумно мчавшимися автомобилями Москву, с ее светофорами, регулировщиками и постовыми на каждом углу, скромный неискушенный шофер из районного городка брал, что называется, приступом и с облегчением вздохнул только на самой окраине. Здесь, вдалеке от шумных магистралей столицы, по которым, казалось, не только что проехать, а пройти-то мудрено, Истомин снова обрел присущее ему спокойствие. В голубом, похожем на дачный вокзальчик ларьке он купил жене и детишкам гостинцы — связку крохотных сушек, и две коробки монпансье, а затем уверенно вывел машину на знакомую автостраду.
До дома оставалось девятьсот с небольшим километров. Время от времени, по своему выбору, Истомин подсаживал кого-либо в кабину, чаще всего девчат, весело зубоскалил, на ночь останавливался где-нибудь переночевать, а с рассветом трогался дальше.
