— Да, пожалуйста.
— Вы только не удивляйтесь. Нам приходится предусматривать самые возможные варианты... если даже некоторые из них кажутся и нелепыми. Вы не допускаете, что Гречко мог оставить ребенка по сговору с женой?
— С Катей? Да что вы!..
В глазах женщины было написано такое изумление, негодование, что Бухалов внутренне подосадовал на майора Чугаева, педантично настоявшего на разработке и такой версии.
— Почему вы думаете, что нет?
— Да вы что! — снова возмутилась Уразова. — Не может этого быть!
«Правильно — не может!» — подмывало сказать и Бухалова, но вместо этого он рассудительно спросил:
— А пообоснованней?
— Это уж как хотите: обоснованно или необоснованно, а тут и говорить нечего! — В голосе Уразовой звучала обида. — Да разве мать — вы подумайте: мать! — на такое пойдет?! Она и поехала с ним ради дочки, чтобы у нее отец был. Разве сам-то он ей нужен был? Дрянь такая!..
— Вот это уже нечто существенное.
— Еще бы не существенно! Не заявись он тогда — жила бы Катя сейчас с Алексеем. Человек-то ведь какой! И Оля бы давно за отца считала!..
— Чугаев мне рассказывал, — подтвердил Бухалов.
— Я ведь прошлый раз Якову Васильевичу не все сказала. Потом уж вспомнила.
— А что такое?
— Письмо он раз с дороги прислал. Наверно, здесь, в Заломовске, с поезда и бросил.
— Сохранилось?
— Да, стала как-то перебирать все, смотрю — письмо. Сейчас покажу.
Уразова достала с этажерки помятый конверт, подала Бухалову.
Штемпель на конверте действительно был местный, отчетливо можно было прочесть дату: 13 мая 1947 года. На страничке, вырванной из блокнота, карандашом было написано:
«Катя, здравствуй!
Пишу с дороги, сейчас проедем Заломовск, и брошу письмо. Еду с одним капитаном в командировку. Остановиться не могу. Скоро обещают освободить, тогда приеду за вами. Обо мне не беспокойся. Поцелуй за меня Оленьку.
Почерк был торопливый, ломаный — похоже, что человек писал на ходу, наспех.
— Вот какой занятой! — кивнула Уразова. — С поезда до поезда остановиться не мог!
— Вы мне разрешите взять письмо?
— Берите, конечно.
— Ну, что же, Дарья Анисимовна, — поднялся Бухалов. — Спасибо за помощь.
Уразова проворно встала.
— Может, чаю попьете? Вы же есть, наверно, хотите?
— Нет-нет, спасибо, — энергично запротестовал капитан. — Мне еще кое-куда зайти надо. Да, вот еще что, Дарья Анисимович: если понадобится, вы сможете к нам приехать?
— Конечно.
— Ну, и отлично.
Бухалов надел шапку, протянул руку за шинелью и смущенно покраснел: оборванная вешалка была пришита и прочно держала синюю, с красной окантовкой, шинель на крючке.
— Зря от чаю отказываетесь, — улыбалась Уразова.
— Спасибо вам! — вложив в благодарность двойной смысл, кивнул Бухалов.
Хлопнула дверь, в теплую комнату вплыло белое холодное облачко.
Полковник стоял с Бухаловым у окна и, короткими кивками отвечая на приветствия входящих офицеров, укоризненно говорил:
— Вы, Сергей Петрович, могли бы и не приходить. С Лебедем вопрос решен. Я же вам вчера еще сказал.
Бухалов огорченно махнул рукой.
— Как это все не вовремя!
— А разве болезнь когда-нибудь вовремя? — Глаза полковника заголубели и тут же, пригасив улыбку, озабоченно остановились на осунувшемся лице капитана. — Температура как?
— Держится, — коротко вздохнул Бухалов.
— Кто лечит?
— Мартынцева.
— Знаю, хороший врач. Сашку моего лечила. Да, Сергей Петрович, может, что нужно? Машину, еще что... С деньгами как?
— Нет-нет, пока ничего не надо.
— Ох, и церемонный же вы!
Торопливо с коричневой папкой под мышкой вошел майор Чугаев, в кабинете запахло одеколоном.
— Прошу извинить, на три минуты опоздал.
— Все собрались? — Проходя за стол, полковник быстро оглядел собравшихся, качнул коротко остриженной головой. — Давайте, Яков Васильевич.
Чугаев раскрыл папку, крепко потер розовый после недавнего бритья подбородок.
— Суть дела, по-моему, излагать не стоит. Мы с Бухаловым начинали, капитан Лебедь и лейтенант Меженцев подробно проинформированы...
— Да, конечно, — подтвердил полковник.
— Начну тогда с немногого, что удалось выяснить.
Майор скользнул взглядом по лежащей перед ним раскрытой папке и, словно этого для него было достаточно, заговорил деловито и собранно.
— Ответы получены на все запросы. Управление гражданского воздушного флота сообщило, что Гречко в кадрах не числится. Ответ Иркутского аэропорта: техник Гречко самовольно оставил работу в ноябре 1951 года — иными словами, до того, как приехал за женой. Черниговская милиция сообщила, что родители Гречко местонахождения сына Максима Гречко не знают, но дали адрес его старшего брата, проживающего в Ленинграде. По нашему телеграфному запросу ленинградская милиция установила через Архипа Гречко, что его брат Максим живет в Уфе, работает на механическом заводе. Старший Гречко никаких подозрений не вызывает. Член партии, мастер электролампового завода. Последний раз встречался с братом у родителей перед войной. Переписываются редко. В декабре прошлого года Максим Гречко просил брата прислать денег, жаловался, что плохо живет. Брат выслал пятьсот рублей.
— Сообщение из Уфы? — спросил полковник.
— Уфа подтвердила, что Гречко работает на заводе, дала точный адрес. Важная деталь...
Внимательно слушая доклад Чугаева, полковник по привычке оглядывал сидящих перед ним офицеров и каждый раз незаметно задерживал сочувственный взгляд на усталом лице капитана Бухалова. Умница, талантливый работник, а как человеку не везет! Год назад умерла жена, теперь сын слег... Стареет мужик, залысины все выше ползут, а на пять лет моложе...
— Важная деталь, — продолжал меж тем майор. — Гречко проживает с женой Анной Георгиевной Утиной. Вторая версия, таким образом, о том, что Гречко бросил дочь по сговору с Екатериной Уразовой и продолжает жить с ней, отпадает...
— В нее почти никто не верил, — закрыв лицо рукой, негромко добавил Бухалов.
Офицеры и полковник заулыбались: деликатнейший во всех случаях жизни капитан, стоило ему уверовать в свою версию, становился на редкость нетерпимым ко всем другим. На этой почве обычно и происходили в уголовном розыске веселые препирательства, не выходившие, однако, за пределы шуток.
