Директор положил руку на его плечо:
— Вот что. Как мужик мужику: должен ты приехать. Если сможешь.
— Смогу. Я теперь все смогу.
— Куликов, долго тебя дожидаться?..
В ту же ночь он уехал. Мать была на дежурстве и пришла домой только днем. Сына не было, но так и должно быть — не сидеть же ему все время дома, гулять пошел, с друзьями задержался или на репетиции. Легла отдохнуть и проспала до вечера. Сына все не было, но и это ее не обеспокоило. А тут прибежал мальчик из оркестра и сказал, что Куликова не было на репетиции и сейчас тоже нет и что дирижер требует его немедленной явки.
Валерия Ивановна встревожилась, но про Анюту не сразу вспомнила, а начала звонить в милицию. Там ее успокоили, сказав, что за последние сутки никаких таких нежелательных событий ни на суше, ни на море не отмечено и что молодой человек попросту загулял.
Она перерыла все в его комнате. Ничего. Никаких улик. Только в шифоньере нет плаща и шляпы. Вот тут-то ее я осенило: уехал к своей кирпичнице.
В родной город Куликов приехал уже под вечер и в ожидании пригородной электрички бродил по перрону. Попался ему на глаза киоск, где продавали разные сувениры, и он подумал, что надо купить подарок Анюте и дочке. Он спросил у молоденькой продавщицы:
— Вы знаете, а у меня дочка родилась. Чего бы ей подарить?
Продавщица, хотя и молоденькая, но уже чем-то недовольная, равнодушно предложила:
— Возьмите вот это или это… — и выложила на прилавок пластмассовое кольцо с разноцветными гремучими шариками и пластмассового попугая.
Выбрал кольцо, чистенькое, нарядное; мелодичное постукивание камешков напоминало шум прибоя на морском побережье. А попугай устрашал фиолетово-зеленой расплывчатой окраской. Желая развеселить продавщицу, Куликов сказал:
— Таким попугаем только попугать можно, маленьких-то…
Даже не улыбнулась. И не обиделась. Проговорила равнодушно:
— Чего они, маленькие-то, понимают…
«И ты тоже», — подумал Куликов, но ничего не сказал. У него было хорошее встревоженное настроение. Он был уверен, что Анюта все ему простит, она чистый, прямой человек, все ему прямо выскажет и простит. В электричке сидел и, глядя в темное запотевшее окно, улыбался. В черном окне он не видел своего лица, а только одну свою улыбку, летящую в темноте через разноцветные огни, через темные деревья и дома с освещенными окнами…
У Анюты он никогда не бывал, но знал ее дом и поэтому сразу туда и пошел. По пустынным улицам шлялся шалый ветер, стучал ставнями, заламывал мокрые ветки деревьев и кустов. Накинулся он и на Куликова, ловчил сорвать с него шляпу, но не смог.
— Давай, давай, — посмеивался Куликов, шагая по раскисшей земле, по мелким, рябым от ветра и дождя лужам, и все это ему очень нравилось, потому что соответствовало его тревожно-веселому настроению.
Вот ее дом. Четырьмя окнами смотрит на простор: зеленый берег, обрыв, а там невидимая в темноте мятежная река, а что там за рекой — сейчас вообще не видно. Послушав, как бунтует под обрывом река, Куликов подошел к палисаднику. Во всех окнах свет, отгороженный от мира шторами: на левой половине кремовые, справа цветастые, красные. Такие не могут быть у Анюты. У нее, несомненно, кремовые, какие были в его комнате при Доме культуры.
Шелохнулась кремовая штора, и в окно кто-то выглянул. Взорвалась взбунтовавшаяся река. Все засверкало и закружилось в глазах. Чтобы устоять, Куликов ухватился за штакетины. А оттуда, от Анюты, все смотрит кто-то. Куликов взмахнул шляпой и сказал:
— Это я приехал. Я насовсем приехал…
И как-то у него в руке оказалась погремушка, и он стал греметь мелкими камушками, а невидимая река вырывалась на волю и гремела, как чудовищная погремушка.
— Я приехал! — кричит Куликов. Но никто его не слышит.
Задвинулась кремовая занавеска. Он ликующе подумал: «Так и надо. Так мне и надо. Теперь я должен добиться. Заслужить». И оттого, что он понял, что ему надо завоевать Анюту, доказать ей, что он человек достойный ее высокой любви, исчезла тревога. Одна только радость бунтовала в нем, словно он уже все преодолел и Анюта навсегда отдала ему свою любовь.
Свет в окнах погас. Сначала за кремовыми шторами и почти сразу же за пестрыми.
Надо было где-то устраиваться на ночлег. Повесив на ограду погремушку, он пошел в Дом культуры, потому что больше идти было некуда, а там найдется кто-нибудь из прежних знакомых. Так и оказалось: в сторожах при Доме культуры состояла жена начальника местной пристани Власа Петровича по прозвищу Рубь-пять. Куликова они приняли с удовольствием! Рубь-пять сразу сообразил, что без выпивки тут не обойтись, а жена его — веселая толстуха — вообще была приветлива и любила гостей. Когда они немного выпили, пришел заместитель директора Дома культуры и велел это дело прекратить. Тогда Рубь-пять сказал:
— Пойдем на лодочную станцию. Скрипачев обрадуется. Хоть баба у него — шишига болотная. Ну да пес с ней.
А Куликову все равно куда. Пил он мало и очень был доволен тем, что он сам себе хозяин: захочет — выпьет, не захочет — может и не пить. Такое сознание полной власти над собой и своими поступками тоже его радовало.
Прихватив по дороге пол-литра, пришли на лодочную станцию. Скрипачев и в самом деле обрадовался. Неподалеку от воды на козлах стояли лодки и небольшие прогулочные катера. В одном из них и расположились в крошечной каютке на мягких диванчиках. Тут они и выпили, и немного поговорили. Потом Скрипачев и Влас Петрович ушли.
Засыпая, Куликов весело думал, как он завтра придет к Анюте и скажет ей что-нибудь очень хорошее и она его простит. Что будет потом, додумать не успел, усталость сморила его.
Разбудил его какой-то глухой и очень настойчивый стук. Еще не совсем проснувшись, услыхал шум и звонкий плеск о днище, словно катер несется по неспокойной воде. Но как же это может быть, если он прочно стоит, на берегу, да и мотора не слыхать. Пьяная блажь. Выпил лишнее, а не пил давно, вот и раскачивает с отвычки, и голова трещит. Надо выйти из каюты, ветерком обдует, и все пройдет.
Кое-как в кромешной тьме вылез он на палубу. Хотел встать на ноги, но не смог. Хлещет ветер от реки, врывается в затон, что-то трещит кругом.
Стоя на коленях, Куликов поискал приставную лесенку, по которой вечером забирались на катер. Не нашел. А ему хотелось обязательно спуститься на землю — тогда сразу станет легче. Так подумал он и прыгнул в темноту.
И даже когда ледяная вода обожгла его лицо, ворвалась под одежду и обволокла все тело, он и тогда подумал, что все это только пьяная морока, потому что — и он это отлично помнит — катер стоит так прочно и так далеко от воды.
18
Куликова похоронили. Здесь еще не забыли старые обычаи, и поэтому все, кто был на кладбище, не ожидая приглашения, пошли в дом Анюты. Да приглашать на поминки и не полагается: кто хочет помянуть добром, сам придет. Только Валерии Ивановне — матери Куликова — Анюта поклонилась:
— Не откажите…
Подняв полинявшее от слез лицо, Валерия Ивановна прижала к ненакрашенным губам душистый платочек:
— Вы это все… Вы!..
— Я его жена. — Анюта покорно склонила голову в черной вдовьей косынке.
