Не скажу, что наелся, чувство голода притупилось, но не прошло окончательно. От предложенной добавки отказался, она уже могла пойти во вред. Мало пройти и выдержать голодовку, надо еще технично выйти из нее.
Лежал, тупо смотря в телевизор, а в голове сверлила одна мысль — попросить добавки, которую всячески от себя прогонял. В тот вечер вопросами не доставали, незаметно, под бормотание телевизора и уснул. Снились горы колбасы, сыра и сгущенного молока.
Глава 24
Проснулся от легкого гула, несколько человек одновременно бормотали молитву. Открыл глаза и не сразу понял, что нахожусь на новом месте. Обычно перед глазами маячили чьи-то вонючие конечности и вонючий матрац второго яруса. А тут один на кровати, ничьих ног не видно, сплю, а рядом никем не занятая кровать, сверху только белый потолок. Прям барство какое-то!
Слабость не проходила, желание есть-пить не отпускало, а в туалет не тянуло.
«Неужели почки «посадил»? — страшная мысль обожгла мозг. — Вчера два литра почти прокапали, да воды литр выпил, поел, куда все это делось? Однако вся майка мокрая, пропотел основательно, но мочи нет! Если не «размочусь», то привет семье».
Для отвлечения от грустных мыслей стал наблюдать за происходящим. Насколько позволял обзор, видел, что молились почти все. Пространство возле двери и в проходе заполнили коврики с молящимися. Я был не далек от истины, не молились только уголовники Эссамир, Али, жулик Фаузи, да Рени с Эдгаром и капран Бужня. Остальные били поклоны и просили Бога о милости.
Тут только я обратил внимание, что те, кто спал на первом ярусе, отгородились простынями со всех сторон, построив своеобразный «домик». Крышей служил матрац второго яруса, сзади стена, с остальных сторон пущена веревка, на которую, как шторы, нанизаны простыни. Маленький домик, лежишь, никто на тебя не смотрит, и ты ни на чьи рожи не отвлекаешься.
Были умельцы и на втором ярусе «домики» строили, натягивали на ручки кровати веревки и фиксировали ткань, но больше получалось похожим на ячейку, так как «крыша» отсутствовала.
Миллионер Хабиб, в дальнейшем я называл его Олигархом, увидел, что не сплю, предложил мне пару вареных яиц и сок, я не отказался, поблагодарил его и, как и вчера, не спеша съел.
Оказывается, больным в тюрьме положено усиленное питание. Нам дополнительно каждый день давали по куриному яйцу и литру молока. Молоко было ходовым товаром, его добавляли в кофе и по тюремным расценкам стоило 750 миллимов за литр. Али, Фаузи, Абдуразак и Авери свое молоко продавали.
Моджахед Мохаммед Авери был самым нищим представителем нашей камеры. Родители у него старые, жена не работала, воспитывала двоих детей. Брат от него отказался, узнав, что он ваххабит, сестры вышли замуж, и одна жила в Ливии, другая — в Судане. Помощь шла только от Аль-Каиды.
Раз в месяц приходили незнакомые люди и приносили жене Авери 500–600 динаров, деньги не большие, но хватало, чтоб не умереть с голоду и раз в неделю отнести мужу в тюрьму продуктовую передачу.
В этой организации существует целый сектор, который отвечает за финансы. Они собирают деньги с тех арабов, кто сумел разбогатеть и выбиться в люди. Негласно, но хоть раз да перечислил деньги в фонд джихада каждый арабский богатей. Другое дело, что не всякий в этом сознается. На самом деле лучше заплатить и спать спокойно, ибо ваххабиты обиды не прощают.
Не знаю размер финансовых вливаний, но могу сказать, что каждый воин Аллаха, пострадавший за джихад, пока сидит, может быть спокойным: его семье не дадут умереть с голоду. Не шикуют, конечно, но и милостыню просить не ходят. А многие сидят очень приличные сроки, и все это время их близким помогают. Семьям погибших моджахедов тоже платят какую-то сумму типа пенсии. И чем больше он «подвигов» совершил, тем выше выплаты, так, по крайней мере, обстоят дела в Тунисе.
Авери пытался сам прокормиться в тюрьме, но так как официальную работу ему не давали, старались дальше тюремного дворика не выпускать, он продавал свое молоко, чинил другим зэкам обувь и одежду. Деньги тратил на кофе и сахар, без которых арабский зэк не мыслил своего существования.
После подъема камеру вывели на утреннюю проверку, не вышли только бывший полицай Салах, «авторитет» Эссамир, они никогда не выходили, и я, потому что не мог. Иногда проверки затягивались на полчаса, то дежурный надзиратель «застрянет» где-то по дороге, то возникают проблемы с другими камерами, и пока там наводят порядок, мы стоим. Даже Олигарх терпеливо стоит, переминаясь с ноги на ногу, а что делать? В тюрьме, как в бане, все равны!
Конечно, потешно смотреть, как нашу камеру проверяют, здесь строят по пять человек в ряд, для удобства. А нас 15–18 человек. И рядом четвертую камеру строят. Они наши соседи, и на прогулку мы всегда с ними выходим, их 150–160 уголовников.
Интересно смотреть, как они строятся. Непрерывным потоком вытекает толстая змея из человеческих тел и укладывается в широкую колонну. Процесс занимает минут десять, вот их пересчитали, и таким же потоком заползает обратно, еще десять минут. Бывал я в этой камере, там находились приятели еще с «пятерки», трехъярусные кровати и проход завален человеческими телами под завязку, жуть! Зато в наличии два толчка.
Из новых сокамерников работал один Бужня, он при канцелярии переписывал какие-то бумаги и получал за свою работу 120 динаров в месяц и право на очередную амнистию.
Уголовник Эссамир тоже числился работником душа, зимой топили котел на солярке, грели воду и раз в неделю старались, чтоб все зэки помылись — профилактика кожных болезней. Так после того, как все помоются, надо было все вымыть и высушить. Эссамира я назвал Болтуном за неумную тягу к разговорам. Даже когда спал, у него язык ворочался, и он проговаривал слова.
Сам Болтун ничего не мыл и не сушил, он просто числился, получал за это 90 динаров в месяц и право на амнистию. За него это делали другие. Он заходил в любую камеру, опытным взглядом выбирал из толпы нужных людей и, не повышая голоса, отправлял их в душ, где те драили и скоблили вверенный ему объект. Сам Болтун в это время пил кофе с «дружбанами» и рассказывал очередную байку.
Самое удивительное, но ему ни разу никто не отказал. Из нашей камеры он никого никогда не «припахивал», а вот из других — каждый день. Он никого не бил, не угрожал и не ошибался в своем выборе. За долгие годы, проведенные в неволе, научился очень хорошо разбираться в людях. Он знал, что вот этому скажи, и тот будет и мыть, и драить, и постирает тебе носки и портки, а вот этому скажешь — может и в морду дать, несмотря на то, что ты там какой-то «авторитет».
Эссамир свободно мигрировал из одной камеры в другую, навещая многочисленных дружбанов. Поначалу администрация была против таких вольностей, и когда его вытолкали взашей из очередных гостей, я тому свидетель, он начал орать, что ущемляют его права, что он вскроет себе вены, затем залез на подоконник, достал бритву и начал картинно размахивать ею перед собственным горлом. При этом он кривлялся, орал и грозил всяческими карами надзирателям. «Концерт» продолжался около часа. Как он вопил, было слышно во всех самых дальних уголках тюрьмы. В конце концов плюнули и разрешили ему шарахаться до вечерней проверки.
Для меня до сих пор осталось загадкой, почему администрация шла ему на уступки, ведь закрывали же глаза на явные убийства. Летом убили старпера — насильника, после Нового года, в январе, задушили уголовника из соседней первой камеры. А в том, что его задушили, не сомневаюсь. Нашли его в петле над входной дверью, типа повесился, но когда выносили труп, я стоял рядом и видел, что у покойного на шее было две (!) странгуляционные борозды. То есть его сначала удавили, а затем подвесили. Никого не нашли, потому что не искали.
А с Болтуном нянчились, шли на разные уступки, а он кочевряжился, вены вскрою, жизни себя лишу! Ну и вскрыл бы, одним говном меньше стало бы! Возможно, его смерть могла вызвать тюремный бунт с далеко идущими последствиями? Но могла быть и другая причина.
Но вот было у нас в камере два таких кадра, бывший полицай и матерый уголовник. Вот с полицаем-то
