— Экий ты козел, однако! Два месяца сидел дома, а сейчас приперся в час ночи, и что, думаешь, тут все прыгать вокруг тебя должны?
— Я правда на вас в суд подам!
— Вперед!
В суд мужик не подал. Приплелся дня через два к концу приема. Слезно извинялся и просил избавить от мучений. Я простил его и ампутировал больной палец.
Надя Блинова, сорокалетняя разбитная бабенка, лихо отплясывала в ресторане. Закружилась, упала на мраморный пол и получила трехлодыжечный перелом с подвывихом стопы кнаружи, так называемый перелом Пота-Десто. Осматривал мадам Блинову мой предшественник Боря Вайнберг, он поставил все кости на место и устранил подвывих. Как правило, после таких переломов люди навсегда остаются инвалидами, развивается стойкая деформация голеностопного сустава, он теряет подвижность, нарушается опороспособность конечности. О возможных последствиях пострадавшая была информирована и согласилась лечиться по месту жительства, чтоб не ездить в областной центр к травматологам.
Через два года после травмы, узнав о выигранном процессе против медиков, Надя поняла, что наступил ее звездный час. Где-то она вычитала, что после такого перелома необходимо держать конечность в гипсовой повязке не менее двух с половиной месяцев, а ей выдержали только два.
Собрав необходимые документы, Блинова подала в суд. Процесс длился около двух лет. Борю, который давно переехал, трудился в областной больнице и уже забыл про ЦРБ как страшный сон, разыскали и вызвали в суд.
В суде Боря доказывал, что чем дольше конечность находится в гипсе, тем хуже для пациентки — усиливается тугоподвижность. Объяснял, что снял гипс раньше, чтобы разрабатывать сустав и уменьшить осложнения. Но его никто не слышал: у судьи не было медицинского образования, а адвокат просто люто ненавидел врачей. Его любимый брат пару месяцев назад, лежа на терапии с алкогольной интоксикацией, поймал «белочку», выпрыгнул в окно с третьего этажа, получил открытую черепно-мозговую травму и скончался на операционном столе, не приходя в сознание.
Адвокат достал кучу справочников по травматологии и цитировал их — «держать конечность в гипсе не менее двух с половиной месяцев». Борины высказывания он пропускал мимо ушей.
Блинова требовала пятьсот тысяч рублей (по сегодняшнему курсу) за причиненный моральный ущерб. Борьба шла с переменным успехом. Суд привлекал экспертов, процесс затягивался. На предпоследнем заседании адвокат Блиновой заявил, что у Вайнберга нет сертификата травматолога.
— У вас имеется сертификат травматолога? — спросила судья.
— Нет, Ваша честь, только хирурга.
— Почему в таком случае вы взяли на себя смелость лечить эту пациентку?
— В больнице не было травматолога, а у меня был опыт по лечению подобных повреждений. Более того, Блинова сама отказалась ехать к травматологам, а настаивала на том, чтобы лечиться у меня.
— Есть запись в амбулаторной карте, что больная отказалась от поездки в область?
— Не помню.
— Да врет он все, Ваша честь! — подала с места Надя. — Не отправлял он меня, нешто б я не поехала? Говорил, кости хорошо стоят, не надо никуда ехать!
— Но это ложь! Чистой воды ложь, Ваша честь! Она сама отказалась ехать!
— Так, все! — грозно вставила судья. — Вы не травматолог, а хирург. Вы должны были оказать экстренную помощь и направить больную к специалисту для дальнейшего лечения. Какие еще вопросы?
Приговор в тот раз не зачитали, а отложили заседание на две недели. По всему выходило, что Боре придется платить. Обычно все требуемые суммы уменьшали в раз десять — значит, доктору Вайнбергу предстояло искать пятьдесят тысяч…
Но в день последнего заседания Надя Блинова получила обширный инфаркт миокарда, от которого и скончалась в больнице через два часа. Видно, перевозбудилась на радостях.
Дело закрыли в связи со смертью потерпевшей. Адвокат со злости напился, так как гонорар ему должны были выдать из Бориных денег, и вечером утонул в местном пруду. Тело нашли только дня через два. Этот случай на некоторое время охладил желающих подавать в суд на медиков.
Находились и такие, кто решал уйти из жизни, не выдержав кризиса страны. Федя Булкин, сорокалетний здоровяк, трудился водителем в автоколонне. Автохозяйство расформировали, и Булкин оказался на улице.
Пропив с неделю, Федя пришел к выводу, что дальнейшее его существование на этом свете бессмысленно, и собрался перейти в мир иной. Прилепил пластырем ко лбу взрыватель от гранаты и подорвал его.
Взрывом мужику разворотило лоб и повредило ткань лобной доли головного мозга, но сам он остался жив. Где Федя взял взрыватель, мы никогда не узнаем, так как после травмы он начисто забыл то, что произошло с ним до взрыва. Наступила ретроградная амнезия.
Привезли Булкина под вечер. Мы немедленно взяли его на операционный стол. Убрал алюминиевые осколки, веером торчащие из мозга, я отчерпал мозговой детрит,[14] кое-как свел кожу, закрывая дыру от взрыва. Как ни странно, послеоперационный период протекал гладко. Рана зажила без нагноения, и Федя стал приходить в норму.
Через месяц Булкин был практически здоровым человеком, но абсолютно не помнил, что было с ним в день травмы, и разучился читать и писать. Взрывом разрушило центры в головном мозге, отвечающие за чтение и письмо.
— Это буква «а», это «бэ», повтори, — я показывал пациенту букварь, пытался научить его читать заново.
— «А», «бэ», — мычал Федя.
— Какая это буква?
— Не знаю, забыл!
— Федя, это «А», это «Б»! Повтори!
— «А»! «Б»!
— Молодец! Теперь сам!
— Забыл!
Федя старался, морщил лоб, потирая свежий рубец, потел, но дело не шло. Глупый самоподрыв навсегда сделал его неграмотным.
Вспышка самоубийств захлестнула район. Виной тому были массовые сокращения и банкротство предприятий. Лишившись единственного источника к существованию, потеряв работу, люди кончали с жизнью.
Одного беднягу три раза вытаскивали из петли и доставляли к нам с интервалом в неделю. Он кричал, что не хочет жить, так как их стройтрест, где он работал каменщиком, развалился и обещанной квартиры теперь не будет, и работы не будет тоже. Каждый раз его откачивали и выписывали домой. Позже нам передали, что четвертый раз был удачным.
Наиболее яркий след в моей памяти оставил Гена Злотов. Тридцатилетний киномеханик с закрытием кинотеатра лишился и работы, и жилья. У Гены была койка в общежитии, но он предпочитал ночевать на работе. За одну неделю продали кинотеатр и общагу. В одном здании предприимчивые люди организовали магазин, а в другом — гостиницу.
Гена с неделю искал правды, а потом выпил бутылку водки, облил себя и одежду ацетоном и еще влил ацетон в горло, затем поджег. Акт самосожжения он учинил на центральной площади, чтобы все видели. Проделал все так быстро, что ему не успели помешать. Очевидцы говорили, что из рта Гены сначала вырвался фонтан пламени, а уж после вспыхнул и сам поджигатель.
Не знаю, как было на самом деле, но только хирургическое отделение неделю воняло ацетоном и жженой человеческой плотью. Умирал киномеханик Злотов долго и мучительно. Мы как могли, старались облегчить его страдания, и он прожил больше суток. Больше суток я наблюдал этот кусок обгорелого мяса, нестерпимо вонявший ацетоном, слушал его крики и не мог сделать ничего — только впрыснуть очередную дозу промедола…[15]
Было еще две социальных беды, так или иначе касавшиеся нашей работы. Первая — это война в
