Он так увлекается своими поучениями, что не замечает, как подходит Юртаев и говорит: с — У Кызымова на всё одна мерка — деньги.
Резко повернувшись, Захар одобрительно смеётся;
— Вот как напугали вы нас. Сейчас были там, а сейчас уже здесь. Про деньги я мыслю с точки зрения… Теоретически.
— Ну давай свою теорию, — говорит Юртаев, присаживаясь на полено, на котором только что сидела Лиза. — Давай, Захар, развёртывай, а мы с Игорем послушаем.
Игорь давно заметил, что Захар побаивается инженера и даже заискивает перед ним. Захар сразу же заговорил:
— В прошлую субботу стеллаж с посудой обрушился. Тысячи на четыре бою. Вот я и не сплю и всё думаю: через сто лет откопают эти черепки, и учёные начнут по ним гадать, как жили и лепили горшки строители коммунизма. И как они переживали при этом.
— Ого! — одобрительно замечает инженер. — Вот это мысль! Я думаю, учёные единогласно решат, что раскопали остатки гончарного заведения конца девятнадцатого века. Потому что такая техника производства, какая у вас в вашей артели, несовместима с нашим временем.
— А мы на сегодняшний день существуем, — торжествующе заявляет Захар.
— Это по недосмотру. Руки до вас не доходят. А вы сами этому и рады. По старинке-то легче, спокойнее.
— Без нас на данном этапе нельзя, — перебивает Юртаева Захар. — Горшок, он пока ещё требуется, а горшки, извиняюсь, не боги вырабатывают.
Юртаев громко смеётся и, утирая слёзы, повторяет:
— Здорово. Не боги вырабатывают! А! Игорь, а ты как думаешь?
— Я думаю, Захар Борисович прав, — улыбаясь, говорит Игорь. — Учёных при коммунизме заинтересуют черепки. Но гадать они не станут. Зачем это им! К тому времени будет изобретён такой прибор, комбайн, психорадиотелевизор. Положат черепки, и сразу на экране появятся гончары, которые вертят ногами свои круги, и вас они увидят, — пообещал он Захару. — И в репродукторах послышатся звуки: скрип гончарных кругов, шлёпанье глины, все ваши разговоры и треск падающих стеллажей. Но самое главное — этот аппарат воспроизведёт даже все ваши мысли…
— Ну эт зря, — протестует Захар с таким видом, словно его сейчас начнут втискивать в аппарат, разглашающий тайное тайных человека, его мысли. — Эт ты загнул.
— Слушай, слушай, — останавливает его Юр-таев, с интересом глядя на Игоря.
Тот продолжает:
— Да, мысли и даже вкус и запах вещей станут известны учёным. Потому что в каждой вещи остаётся душа того, кто её сделал, его мысли, все его качества. Так что тут ничего не скроешь от людей коммунизма. Поэтому нам сейчас надо так держаться, чтобы ничего плохого про нас не могли даже подумать. Чтобы все сказали: молодцы были эти строители коммунизма, честь им и слава!
— Вот ты какой, — говорит Захар, с подозрением и опаской поглядывая на лохматую голову Игоря, но тут же справляется со своей растерянностью и, посмеиваясь, подмигивает:
— А пусть думают, что хотят. Меня-то уж не будет… Пускай в моих мыслях разбираются.
И он смеётся, предвкушая, как он ловко одурачит тех, кто через много лет узнает его мысли. А Юртаев, не слушая Захара, говорит Игорю:
— Учиться тебе необходимо.
— Я работать хочу.
— И это дело. А как мать?
— Вы ведь знаете. — Поговорить с ней?
— Сам поговорю, — вспыхивает Игорь.
— Игорёк! Игорь! — слышится голос Марии Ивановны.
Кызымов говорит Игорю:
— Тебя. Мамаша соскучилась. Передай ей от меня почтение.
— Спокойной ночи, — говорит Игорь и идёт через двор к дому.
На крылечке сидит Лиза Гурьева, обняв коленки руками. Когда подходит Игорь, она, раскачиваясь в такт плавной музыке, спрашивает:
— Это ты в беседке прибрал?
— Я, — вздыхает Игорь.
— А зачем? — посмеиваясь, снова спрашивает она.
Игорю показалось, что она смеётся над ним, что ей известны все его мысли, которые он скрывал даже от самого себя, и он заносчиво отвечает:
— А тебе-то что?
Лиза глядит на него снизу вверх, отчего лицо её, освещенное голубым светом месяца, кажется Игорю прозрачным, а губы и глаза совершенно чёрными.
— Тебе что? — повторяет он. Не отвечая, Лиза приказывает:
— Когда отец уйдёт спать, постучи в моё окно. Или вот что, приходи прямо в сиреневую беседку. Придёшь?
— Приду.
5
С недавних пор сиреневая беседка сделалась излюбленным местом Лизы и Игоря. Очень давно, лет двенадцать тому назад, они случайно открыли это место, эту страну, о существовании которой ещё никто не знает, страну таинственную, полную чудес и опасностей.
Боясь дышать, они ползком пробирались по сырой земле между коричневых, узловатых корней и чувствовали себя в дремучем лесу, куда, конечно, не ступала ещё нога человека.
Так думал Игорь, которому было уже семь лет и который имел уже какое-то представление о таинственных и опасных путешествиях в дальние страны.
Лизе всего пять лет. Она ещё ничего не знает о дальних странах. Она ловко, как ящерица, ползает за своим вождём и покровителем, испытывая больше любопытства, чем страха.
Так они доползли до самого забора. И вдруг яркий солнечный луч блеснул перед ними. Ослеплённые его горячим светом, они оказались на очень маленькой полянке, окружённой со всех сторон кустами сирени. Это была как бы беседка, созданная самой природой. С тех пор эта полянка и называлась у них «сиреневая беседка». Лиза засмеялась и захлопала в ладоши. Она сейчас же завладела клочком земли, нагретой солнцем, таким небольшим, что она едва уместилась на нём. Светлые её растрёпанные волосы казались пылающими в полумраке сиреневой беседки. И вся она казалась каким-то весёлым, редким цветком, выросшим внезапно и таинственно.
Этот эпизод далёкого детства вытеснили другие дела, дни, путешествия и тревоги. Давно уже двор стал тесен и малопривлекателен, давно забыта сиреневая беседка — поэтому Игорь был очень удивлён, вдруг вспомнив свои детские приключения в таинственном, лесу.
В прошедшее воскресенье он поздно встал и, как всегда, побежал умываться во двор. Распахнув дверь, он застыл на пороге.
Посреди зелёного двора стояла Лиза. Она была в беленькой мокрой майке, розовеющей в тех местах, где она прилипла к гелу, и в чёрной юбке, тоже мокрой, прильнувшей к голым ногам. На верёвках колыхалось только что развешанное белье.
Лиза стояла отдыхая. Её светлые, растрёпанные волосы пылали на солнце, и вся она снова, как в детстве, напомнила Игорю необыкновенный, сказочный цветок, вспыхнувший вдруг з таинственном мраке. Увидав Игоря, она неизвестно от чего рассмеялась.
Несколько дней он ходил притихший и встревоженный. Ему казалось, что он неожиданно для себя совершил проступок, в котором невозможно признаться, но за который придётся расплачиваться.
Это новое для него чувство непонятной виноватости угнетало, как и безделие, в котором он оказался.
