мрак. Неожиданно осветилась и как бы окрасилась в малиновый цвет морская бухта — это из домен. «Азовстали» выпускали чугун.
Макар отправился на завод. Дорога лежала мимо Ворошиловского сада. Здесь он когда-то познакомился с женой. Вот уже почти три месяца как он ее и детей проводил из Москвы к родным под Мариуполь. Ему хорошо запомнился тот субботний вечер. Ранним утром следующего дня над Родиной появились фашистские стервятники.
В думах о прожитом он подошел к небольшому зданию партийного комитета. Секретарь заводского партийного комитета обрадовался нежданному гостю, расспрашивал о Москве, обо всем, что видел, что слышал, пока добирался до завода.
— Насчет Мариуполя установка такая. Ни один партиец не может покинуть город. Его будут отстаивать. Кое-кто попытался эвакуировать семьи, это вызвало в городе панику, приказано — отставить! Вот так! Командованию виднее. Завод на полном ходу, эвакуирован один только броневой стан. Людей на заводе не хватает. Так что ты завтра на работу. Смену потянешь?
Созвонился с директором, и все решилось.
На следующий же день Макар принял смену. Варили высококачественную сталь для танков. Рядом была ремонтная мастерская. Танки уходили отсюда на фронт своим ходом.
Не хватало шихты, не хватало людей. Но те, кто остался у печей, находили выход из самых, казалось бы, безвыходных положений. Вместе с мастером Иваном Гавриловичем Боровлевым Макар организовывал работу, смотрел пробы стали, отыскивал залежи лома, находил где-то в тайниках ферросплавы…
Прошло всего несколько дней. На очередную смену не вышел один из начальников смены. К нему на дом послали посыльного — узнать, что с ним, но не нашли: нагруженный рюкзаками ночью с семьей ушел. Макар остался на следующую смену. Он проработал подряд почти сутки, пока Иван Гаврилович не прогнал его.
А между тем гитлеровские полчища прорвали фронт и подошли к Мариуполю. Они захватили завод в момент, когда на нем еще варили сталь, катали металл. Руководство завода, передовые рабочие и инженеры, коммунисты, активисты, таясь и обходя патрули гитлеровцев, выбирались из фашистского окружения. Но не всем удалось уйти.
Мазай проснулся от шума проносившихся по поселку мотоциклистов. Он припал лицом к стеклу окна, всматриваясь в темноту улицы. «Чьи мотоциклы?» — тревожно подумал он. Вышел во двор, решил постучать в стоявший в глубине маленький домик.
Хозяйка испуганно спросила: «Кто это?» — и, услышав голос Макара, быстро впустила его, закрыв за собой дверь на запор.
— Откуда вы? Они ведь на заводе, — в ужасе рассказывала она.
Макар не сразу понял смысл сказанного.
Женщина поведала обо всем, что произошло за те часы, что Макар беспробудно проспал.
Так случилось, что Мазай, чьи слова «горячей сталью зальем фашистам глотки!» облетели весь мир, остался в оккупированном фашистами городе.
Сведения о гибели Мазая еще в начале 1942 года просочились через линию фронта. В печати даже были описаны обстоятельства, при которых Мазай попал в руки гестаповцев и был расстрелян. Автор одного очерка подробно, как будто он был очевидцем событий, рассказывал о том, как и где гестаповцы схватили Мазая, как они, посулив разные блага, пытались склонить его к измене Родине, уговаривали подписать воззвание к сталеварам, чтобы они пошли работать на оккупированные фашистской Германией заводы. А когда Мазай решительно отверг эти гнусные предложения, его стали пытать, истязать и, наконец, расстреляли.
В этих рассказах подлинные факты перемешаны с вольным домыслом. Верно в них только одно: Мазай остался горячим патриотом Родины, верным сыном ее.
Двадцать три месяца оккупанты оставались в Мариуполе. На заводском здании они прикрепили вывеску: «Акционерное общество «Крупп фон Боллен. Азовский завод № 2». Но советские люди не стали работать на фашистскую Германию. Многие металлурги Мариуполя предпочли смерть работе на гитлеровцев.
Не стало Макара Мазая. Оккупанты расстреляли депутата Верховного Совета УССР сталевара Никиту Пузырева, старого ильичевца, начальника цеха специальных сталей Наума Михайловича Толмачева и десятки других патриотов.
Спасаясь от гитлеровцев, многие ушли в села, прятались в балках, оврагах, отыскивали связи с партизанами… Об этом сталевар Иван Кабанов рассказал:
«В последний раз я виделся с Мазаем в октябре 1941 года. Это было через несколько дней после захвата немцами Мариуполя. Я решил пробраться к Таганрогу. Ночью окольными дорогами, в кромешной тьме шел на восток. Каждый шорох заставлял вздрагивать, выжидать. К утру дошел до села Красновка, где был дом родственников Мазая. Вдруг в предрассветном тумане заметил знакомую фигуру. То был Макар. Я его окликнул.
— Думаешь пробраться? — спросил Мазай.
— А как же иначе?.. Поймают — убьют или заставят сталь варить для немца. И то и другое — смерть.
Мазай молчал. Мысли его были где-то далеко.
— А если они в самом деле вздумают на наших печах варить сталь? — проговорил он в раздумье. — И нашей сталью бить по нашим! Ты на какой печи работал последнее время?
— Вместе со Шкарабурой на девятой, но ее больше нет, успели взорвать, — ответил я.
— Это хорошо, — сказал Мазай, — но другие печи остались… Нельзя допустить, чтобы немцы воспользовались ими.
Он не договорил. Ему тяжело было оставаться, но он не хотел отдаляться от завода. Здесь он был на страже…
Поздней ночью он проводил меня. Мы крепко пожали друг другу руки. Мне не удалось пробраться через линию фронта. Прошло десять дней, и я возвращался, держа курс па Красновку. Я не решился войти в дом Мазая, но пройти мимо, не повидавшись с другом, не мог. Я бродил поблизости, пока не увидел жену Мазая. Она рассказала, что Мазая забрали в гестапо…»
Об этом автор этого повествования рассказал в очерке «Мариупольская сталь», напечатанном в газете «Труд» осенью 1944 года.
А вот более поздний рассказ вдовы Макара Никитича:
«Макар не хотел пробираться через фронт. Его удерживала пе опасность попасться гитлеровскому патрулю, а тревога, что гитлеровцы наладят на нашем заводе производство стали. В том, что они стремились к этому, не было никакого сомнения. Чуть ли не на второй или третий день после их прихода над заводом появилась вывеска «Крупп фон Боллен». Расклеили объявления, призывавшие рабочих выйти на работу. Многие попрятались, но некоторые и вышли, а кое-кого полицаи силком тащили. Пошла молва: немцы прознали, что Макар здесь, и они его ищут. Мы его прятали то в одном, то в другом месте. Но он часто пренебрегал опасностью. Его выследил предатель и выдал. Взяли Макара прямо из дома. У нас был погребок, никто о нем не знал, вход в него был хорошо замаскирован. Макар спускался в этот погребок. Кто-то писал, что Макара схватили на базаре, что он был переодет то ли в крестьянскую одежду, то ли даже в женское платье. Все это придумки. Гитлеровцы явились посередине дня, и предатель прямо показал на потайное место. Они постучали и сказали, чтобы он вышел. Делать было нечего. Увели Макара в гестапо. Начальник гестапо был обергруппенфюрер (может, я и не так его называю) Шамерт. Не человек, а зверь. И еще, говорили, был фельдкомендант Гофман и какой-то Клюкне. Эти имена я запомнила.
Ходила я туда. Один раз передачу взяли, и даже издали его видела. Против ихней тюрьмы был пригорок, с него можно было видеть арестантов. Правда, гестаповцы разгоняли толпившихся на пригорке родственников, но в таких случаях люди становятся смелыми. Тогда он мне передал, чтобы принесла ему теплое белье. В камерах стояла страшная стужа; но, когда я принесла передачу, мне ее вернули и сказали, что он уже… там.
«Там» — это противотанковый ров, где расстреливали всех, кто по фашистским законам подлежал уничтожению. Десятки тысяч людей гоняли по Першотравенской дороге на смерть.
