родной Ивановке и Уфе?
Бой завязался внезапно. Где-то в стороне, за лесом, «заиграла» «катюша». Потом часто-часто разноголосым эхом отозвались наши пушки и минометы. Все разом заухало, заскрежетало, ударило огнем по вражеской обороне.
— Давай, Артюхов! — закричал в телефонную трубку Афанасьев. И сразу же с шипением и свистом серое небо прорезали несколько огненных стрел, рассыпавшись потом красными звездами. Все вокруг стало розово-белым. Перемешавшись с хаосом звуков, огня и света, слева и справа, там, где приготовились для наступления остальные батальоны бригады, загремело: «Ура! Ура!» оно то затихало, то перекатами волн снова наплывало на поля и леса, призывным набатом гудело в Утреннем небе.
И, будто пытаясь заглушить это «ура!», где-то за холмами и перелесками яростно ударили немецкие батареи, ожили и лихорадочно заработали спрятанные в блиндажах и дзотах фашистские пулеметы.
Горячий шквал огня понесся навстречу наступающим подразделениям.
Капитан Афанасьев со своим устремившимся в атаку батальоном попал под фланговый, кинжальный огонь вражеских пулеметов.
Слева и справа от деревни Чернушки из тщательно замаскированных дзотов хлестали пули, не давая нашим бойцам продвигаться вперед.
Санинструкторы Лиза Солнцева, Валя Шипица, Варя Воеводина, переползая по снегу, еле успевали перевязывать раненых и на волокушах-лодочках отправлять их с санитарами в батальонный тыл. Особенно яростный огонь гитлеровцы вели из двух дзотов. Один из них был расположен на южной окраине Чернушек под основанием единственного деревянного амбара, оставшегося от деревни, а второй на опушке леса. Орудий для ведения огня прямой наводкой в боевых порядках пехоты не было. Поэтому капитан Афанасьев приказал штурмовым группам подразделений старшего лейтенанта Василия Губина и старшего лейтенанта Ивана Донского скрытно с флангов пробраться к дзотам и подавить пулеметы врага. И как только прогремели взрывы противотанковых гранат, поднявших в воздух обломки бревен, камни и комья мерзлой земли — все, что осталось от двух вражеских дзотов, — кто-то из офицеров с возгласом: «Комсомольцы, за мной!» — бросился вперед и повел за собой в атаку человек двадцать бойцов. Но навстречу им, выпрыгивая из траншей, вылезая из блиндажей и землянок, что-то выкрикивая и бешено строча из автоматов, пошла в контратаку большая группа фашистских солдат. Они бежали наперерез красноармейцам, которые вместе со своим командиром в наступательном порыве вырвались далеко вперед и оказались отрезанными от своих подразделений.
По гитлеровцам тут же ударили батальонные минометчики, на флангах заработало несколько ручных пулеметов, преграждая своим огнем дальнейший путь вражеским солдатам.
— Бей фашистских гадов! — закричал Королев и, поднявшись во весь рост, яростно строча из автомата, бросился вперед, увлекая за собой десятка полтора бойцов. По снежной целине, наперерез гитлеровцам, на подмогу своим товарищам бежал и Матросов. Он что-то неистово кричал, нажимая и нажимая на спусковой крючок автомата.
Контратака врага была отбита…
Шел второй час боя. Надо было, не теряя времени, выполнять боевой приказ. И бойцы снова поднимались с земли и шли на штурм вражеских укреплений.
«В атаку!» — из края в край проносилось над полем боя. И в то время, когда наступающим бойцам уже были видны догоравшие Чернушки, по центру роты автоматчиков снова озлобленно ударил вражеский пулемет. Он бил длинными очередями из тщательно замаскированного и не обнаруженного ни раньше разведчиками, ни теперь, в бою, дзота.
Крупнокалиберный пулемет, изрыгая свинцовый ливень, рвал на части цепи наших бойцов, прижимая их к белым сугробам.
Наступающие приблизились к вражеским позициям так близко, что вызвать огонь минометов или артиллерии было нельзя. Мины и снаряды могли ударить по своим. Противотанковых ружей в цепи автоматчиков не было. Отползать под непрерывным огнем врага назад значило погубить всю роту, весь батальон. Из завязавшейся упорной пулеметной дуэли вражеские пулеметчики, засевшие в дзоте, вышли победителями. Наш пулемет умолк, и подобраться к нему на помощь не было никакой возможности. Оставалось единственное средство — как-то добраться к вражескому дзоту и, забросав гранатами, взорвать его. Иного выхода не было. Это хорошо понимали и капитан Афанасьев, и двадцатилетний командир взвода автоматчиков лейтенант Королев, и девятнадцатилетний автоматчик-комсомолец Александр Матросов.
И Афанасьев принял решение.
— Королев! Немедленно пошлите несколько своих бойцов, пусть они проползут вон тем кустарником к дзоту, забросают его гранатами, — приказал комбат Королеву.
Но посланные для уничтожения дзота бойцы не добрались до него. Двое из них не проползли и пятнадцати метров, как сразу же были убиты наповал прицельным огнем пулемета, а третий, словно раненая птица, загребая руками снег, через несколько томительных минут также неподвижно замер метрах в сорока от врага.
Афанасьев снова приказал атаковать дзот. И снова три человека, отделившись от основной массы бойцов, внимательно следивших за их действиями, зарываясь в снег, держась мелкого кустарника, что был правее бившего пулемета, поползли к дзоту.
Наблюдая за своими товарищами, приближавшимися к дзоту, Матросов как-то весь напрягся, сжался в комок, словно готовясь к яростному внезапному прыжку. От бездеятельного, неподвижного лежания в снегу все его тело била какая-то противная нервная дрожь.
Матросов видел, как в начале своего неимоверно трудного пути стал неподвижным один боец, затем сник головою вперед, прошитый пулеметной очередью, второй, и только третий все еще уверенно и умело продолжал ползти вперед на мерцающий огонек пулемета.
Уже сорок, тридцать пять метров отделяли бойца от дзота. И в это время красноармеец застыл на месте, но вот он на какой-то миг приподнялся с земли и ударил из автомата по амбразуре, а потом словно поднятый хлестнувшей ему в грудь свинцовой струей, встав во весь рост, начал валиться на снег.
— Разрешите мне, товарищ старший лейтенант, покончить с этим проклятым дзотом, — умоляюще попросил Артюхова Матросов.
Артюхов какие-то секунды молчал, осмысливая просьбу красноармейца, а затем, не поднимаясь из снежного сугроба, крепко стиснул руку Матросова и, словно боясь, что его может услышать враг, тихо сказал: — Давай, Матросов!
И Матросов, оставляя за собой в снегу глубокую борозду, пополз на выстрелы врага. Он полз не там, где несколько минут назад погибли его товарищи, а намного правее, там, где был густой заснеженный кустарник. Полз по-пластунски, зигзагообразно, плотно прижимаясь к мерзлой земле, так, как когда-то учили его ползать на тактических занятиях в Краснохолмском училище. Матросов полз все дальше и дальше, от снежного бугорка к бугорку, от кустика к кустику.
Вражеские пулеметчики заметили ползущего в снегу человека только тогда, когда он был уже метрах в пятидесяти от дзота. Гитлеровцы били короткими очередями. Поднимая фонтанчики снежной пыли, пули со смертельным посвистом роились вокруг Матросова. Но он, как только пулемет делал мгновенную передышку, маскируясь кустарником, хоронясь за холмиками снега, припадая к земле, изо всех сил полз вперед. Матросов инстинктивно чувствовал, когда враг начнет снова стрелять. Поэтому на какие-то доли секунды, прежде чем прозвучит следующая пулеметная очередь, он сливался с белой равниной, заглатывал в легкие как можно больше воздуха и через мгновение снова устремлялся вперед. Это была какая-то страшная дуэль Человека со Смертью, за которой, затаив дыхание, шепча: «Матросов, друг, Сашка, давай!», с надеждой следили внимательные глаза боевых друзей.
Вот уже тридцать, двадцать пять, двадцать метров осталось до дзота. Непрерывно, взахлеб бил пулемет. Ползущий человек замер на месте. Он выждал, когда умолк пулеметный лай, и, мгновенно опершись о мерзлую землю левой рукой, приподнялся на ней и раз за разом метнул две гранаты. Одна из них разорвалась, не долетев несколько метров до амбразуры, из которой зловеще выглядывал ствол пулемета, а вторая, очевидно, угодив в нее, взорвалась в дзоте. И сразу же, окутанный дымом, умолк пулемет.
«Вперед! За Родину!» — пронеслась над полем боя команда, призывая бойцов подниматься в атаку.
