дырявить пулями немецкие черепа.
Немцы уже знали этого бьющего без промаха, неуловимого снайпера. Они узнали и ее имя. Со скотской прусской тупостью они пытались «уговорить» Людмилу. Они кричали ей из своих окопов на ломаном русском языке:
— Людмил, бросай большевик, иди к нам! Кормить сладко будем. У нас много шоколад! Будешь официр мит телесный крест!
Людмила спокойно ждала, когда кто-нибудь из этих любезников неосторожно высунет голову из укрытия, и нажимала спуск.
— Глотай шоколад, фриц!
Убедись в том, что «большевистскую валькирию» (так назвал Людмилу пленный немецкий лейтенант) не удастся соблазнить идиотскими посулами, немцы озверели. Из их окопов по адресу Людмилы летели грязные ругательства и угрозы «повесить сволочь за ноги». Людмила слушала п кривила губы брезгливой и недоброй усмешкой.
Уже дважды осколки неприятельских мин выводили ее из строя. Но ранения были нетяжелыми, и, едва дождавшись заживления раны, она снова брала снайперскую винтовку и продолжала свое дело. Многие удивлялись, как она, такая слабая, женственная на вид, выдерживает страду непрерывного боя, страшное напряжение войны. Но в ее нервной подобранной фигурке обитала неутомимая душа молодой советской патриотки, воспитанной комсомолом. Все ее душевные силы, вся энергия нашли выход в святом и великом деле уничтожения врагов.
Ей дали звание сержанта, а вскоре и старшего сержанта. Она стала инструктором команды снайперов, воспитывала снайперскую смену. Некоторых она отбирала сама среди ближайших товарищей, пристально присматриваясь к людям, оценивая характер, выдержку, смелость, способность ориентироваться в обстановке, принимать быстрые и толковые решения. Не поддавшаяся в детстве педагогическому авторитету, она сама стала на линии огня настойчивым и умелым педагогом.
Иногда ей присылали людей со стороны, таких, каких сама она, пожалуй, и не взяла бы в обучение: неровных, заносчивых, колючих.
Однажды пришли в команду снайперов два дружка — Киселев и Михайлов, из морской пехоты. Двое анархических и дерзких «лихачей-кудрявичей».
Увидев, что за «птица» старший сержант, к которому они попали в подчинение, «лихачи» переглянулись, сплюнули, как по команде, на землю, расстегнули воротники бушлатов и с независимым видом уперлись руками в бока, как бы показывая, что им черт не брат и что «бабу» они начальством не признают.
Людмила заговорила с ними. Они отвечали, скаля зубы, еле цедя слова.
— Ето шо ж, значить, нам теперича в принцессиной свите камардерами состоять, выходит? — ядовито осведомился один из дружков, когда Людмила приказала им отправиться в канцелярию роты и сдать документы.
Она взглянула суженными глазами в переносицу вопрошателю и ответила как будто в тон и даже весело:
— Вот именно! Будете шлейф за мной носить на передний край.
«Лихачи» шире распахнули бушлаты и вызывающе шаркнули ножками.
И вдруг услыхали режущий, стальной командирский голос:
— Застегнуться! Руки убрать! Стать как следует, когда говорите с командиром! Ясно?.. Ну?
«Лихачи» оцепенели. Они даже не поняли сразу, что это относится к ним. Ошалев от неожиданности, они не изменили развязной позы, но усмешка их взамен дерзкой стала растерянной.
— Извиняюсь, это нам?
Вместо ответа они увидели, как старший сержант положила узкие девичьи пальцы на крышку кобуры.
— Предупреждаю вас, что вы находитесь в боевой части, на линии фронта. И должны знать, что полагается за неисполнение приказания командира в боевой обстановке. Поняли?
«Дружки» взглянули в побледневшее лицо сержанта, в темные глаза, глубоко ушедшие под брови, и поняли, Мгновенно застегнув бушлаты, они вытянулись по струнке.
— За мной! — скомандовала Людмила, и оба пошли за ней, смирные, как овечки.
Она вывела их к передовому снайперскому посту и, указав впереди на голое взлобье скалы, сказала:
— Вот вам боевое задание! Доберетесь туда, заляжете и будете вести наблюдение за передвижением противника по балке. Имейте в виду, что сами будете у немцев как на ладошке. Поэтому замрите. Вернетесь в семнадцать ноль-ноль. И смотрите в оба!
Друзья вздохнули и ужами поползли на скалу. Как они ни старались двигаться скрытно, их заметили. На вершинку полетели пули, с визгом стали падать мины. Их засыпало землей и щебенкой. Но они держались твердо, зная, что за ними наблюдает из своего гнезда сержант. Осрамиться перед ним они не хотели, не могли. Им было зазорно уронить себя во мнении Людмилы. Они лежали, вжимаясь в землю, под непрерывным огнем и неожиданно услыхали рядом мягкий, заботливый голос:
Правофланговые комсомола
— Как живете, ребята? Жарко?
Они протерли запорошенные глаза и увидели подползшую к ним Людмилу.
— Живем, — бодро ответил один. — А вот зачем вас принесло, товарищ старший сержант? — И добавил извиняющимся тоном: — Все-таки, виноват, не женская работка.
Отползая назад, оба «лихача», как по уговору, держались так, чтобы своими телами прикрывать старшего сержанта от немецких выстрелов.
С этого дня Киселев и Михайлов стали преданными друзьями Людмилы. Был миг, когда она при отходе оказалась окруженной и отрезанной немцами. Патроны были на исходе, и она уже подумывала о том, что нужно сберечь последний для себя. Но, заметив опасное положение старшего сержанта, Киселев и Михайлов, пренебрегая опасностью, прорвались сквозь немецкое кольцо к своему командиру, отстрелялись и пробились вместе с Людмилой к нашим частям.
Из сорванцов-лихачей выработались бесстрашные бойцы и отличные стрелки, ставшие образцами дисциплины.
Все ожесточеннее и упорнее становились бои на ближних подступах к Севастополю. С неослабевающим упорством лез к городу враг.
Людмилу перебрасывали с участка на участок фронта Приморской армии — всюду, где требовалась верная рука и меткий глаз, чтобы снять вражеского наблюдателя, уничтожить разведчика.
Никакие хитрости врага уже не могли обмануть ее опытного глаза. Напрасно немецкие наблюдатели пытались дразнить ее пустыми касками, надетыми на палки, чучелами, облаченными в офицерское обмундирование и управляемыми, как куклы кукольного театра. Все это делалось для того, чтобы вызвать с ее стороны преждевременный выстрел, тем самым обнаружить себя и дать возможность немцам разделаться с внушавшей им ужас «чекистской ведьмой».
Она не поддавалась ни на какие фокусы и терпеливо ждала, затаив дыхание, держа палец на спуске, до тех пор, пока успокоенный немец, решив, что выбранное им местечко безопасно, не вылезал из своей норы.
Не успев моргнуть, он получал в голову неизбежную пулю Людмилы.
Она подавала в ствол очередной патрон и говорила себе: «Двести семьдесят третий. Будет больше!..»
Осатаневшие гитлеровцы пытались ловить ее, устраивали специально для нее засады.
Как-то утром Людмила приползла на свой снайперский пост, на котором провела весь предыдущий день и который покинула только после заката для короткого отдыха в блиндаже. Добравшись, она осмотрелась. Ничто не изменилось за ночь. Перед ней была та же пролысинка на склоне холма, по которой извивались засохшие, обожженные виноградные лозы. Под склоном белела известковой пылью старая дорога. Стояли покосившиеся телефонные столбы с оборванной проволокой и разбитыми изоляторами. Все было спокойно, и все же в этом знакомом пейзаже было что-то неуловимо новое, породившее в ней чувство необъяснимой тревоги. С особенной осторожностью она медленно переползала от куста к кусту.
