Однако величайшая ценность этой книги заключается в следующем: она показывает этолога, использующего все тонкости научения не как самоцель и не для того, чтобы изучать только поощрение и закрепление, но как орудие для обретения знаний о животном в целом. Карен Прайор нигде не поддается модным теориям, утверждающим, будто высокоразвитые животные вроде дельфинов или собак не обладают субъективным опытом и эмоциями, близкими к нашим собственным. Она нисколько не скрывает своего убеждения, что они обладают всем этим, и в своей книге описывает взаимодействие двух видов живых существ, которых при всей их непохожести объединяет способность испытывать удовольствие и боль – способность, составляющая суть нашего сознания и души, чем бы они ни были. Однако Карен Прайор не преуменьшает различия между человеком и дельфином. Ее наблюдения неопровержимо доказывают, что россказни о чуть ли не сверхчеловеческом уме дельфинов, о наличии у них прямо-таки синтаксической речи – короче говоря, об их интеллектуальном превосходстве над человеком – представляют собой чистейшей воды выдумки или, в лучшем случае, самообман пристрастных наблюдателей. Но, как часто бывает в подобных случаях, правда оказывается куда более увлекательной и прекрасной, чем мифы, сплетенные вокруг этого животного. В безыскусном повествовании Карен Прайор есть по-настоящему трогательные эпизоды. В одном месте у меня на глаза чуть не навернулись слезы. Самка дельфина явно мучилась (я сознательно употребляю здесь это слово) из-за того, что не могла справиться с предложенной ей задачей. Когда же она с помощью дрессировщика вдруг разобралась в том, что от нее требуется, она сделала то, что до сих пор не наблюдалось ни разу – подплыла к своей дрессировщице и погладила ее грудным плавником. Такой дружелюбный жест обычен между дельфинами, но не известно другого случая, когда эта ласка адресовалась бы человеку.
Наибольшее впечатление производит глава «Творческие дельфины», которая, бесспорно, наиболее важна и с научной точки зрения. В двух экспериментах дельфины были выдрессированы ожидать поощрения, когда они изобретали совершенно новый элемент поведения. Осмысление того факта, что вознаграждаться будет не какое-то данное движение или система движений, но движение – любое движение, – которое никогда прежде не поощрялось, требует совершенно неожиданной для животного степени абстрактного мышления.
Нет никаких сомнений, что эта книга имеет огромное научное значение. Однако я подчеркиваю это прежде, чем указать на остальные ее достоинства, только потому, что у некоторых читателей сложилось ошибочное убеждение, будто работы, ценные с научной точки зрения, всегда скучно читать. О книге Карен Прайор этого никак не скажешь. Ее с начала и до конца пронизывает тонкий юмор, а местами она вызывает не только веселую улыбку, но и громкий смех. Как я уже говорил, она рассказывает о взаимоотношениях дельфинов и людей, и именно эти последние сплошь и рядом попадают в смешное положение. Очень забавно читать, как дельфины нередко умудрялись приводить поведение своих дрессировщиков под стимульный контроль, научившись демонстрировать требуемые движения тогда, когда хотели извлечь из этого выгоду, и тем самым ловя людей в их собственную ловушку. Но еще забавнее глава, посвященная заезжим ученым.
У этой книги есть и другие достоинства, которые отнюдь не уступают уже перечисленным, хотя я и называю их под конец: искренняя и горячая любовь ко всем живым существам, глубокое ощущение их красоты и в сочетании с этим непоколебимая и лишенная сентиментальности преданность научной истине.
1. Как это начиналось
Восемь лет – с 1963 по 1971 год – свой хлеб насущный я зарабатывала в основном дрессировкой дельфинов.
Не знаю, как должен выглядеть настоящий дрессировщик дельфинов, но уж конечно не так, как я. Почти все люди – и особенно дрессировщики дельфинов, принадлежащие к сильному полу, – убеждены, что это мужская работа. Мои соседи в самолетах выпрямляются на сиденье и переспрашивают: «Что-что? Чем вы занимаетесь?!» А участники телевикторины «Угадай профессию» разобрались со мной, только использовав все десять вопросов – да и то лишь после очень прозрачного намека.
Мне и в голову не приходило, что я стану дрессировщиком дельфинов. В 1960 году мы с моим мужем Тэпом Прайором, специалистом по морской биологии, тогда еще аспирантом, жили на Гавайях, куда попали по воле командования морской пехоты. У нас было трое маленьких детей, и я писала книгу о грудном вскармливании («Как кормить своего маленького». – Харпер энд Роу, 1963) Мы разводили фазанов, чтобы Тэп мог окончить аспирантуру при Гавайском университете.
Тэп изучал акул. Нигде на Гавайях не было бассейна, достаточно просторного для содержания крупных акул. Поэтому Тэпу, чтобы вести исследования, пришлось целое лето прожить в южной части Тихого океана, на атолле Эниветок, где такие бассейны имелись. Разлука была очень тяжела для нас обоих.
Нам уже случалось видеть коммерческие демонстрационные бассейны, получившие название океанариумов, – и самый первый, «Морскую студию» во Флориде, и второй, «Маринленд» построенный в Калифорнии. А нельзя ли зоологу вести работу с крупными морскими животными в одном из этих океанариумов? Когда Тэп был демобилизован из морской пехоты и нам оплатили проезд домой, мы побывали в «Морской студии», в «Маринленде», в «Морском аквариуме» в Майами, и приуныли. Представления перед публикой и частные научные исследования не слишком-то сочетались между собой. Опыты иногда плохо сказывались на номерах, а ученые, работающие в таких океанариумах, сердито рассказывали о том, как бесценных подопытных животных забирали для выступлений именно тогда, когда эксперимент наконец налаживался.
И Тэп решил построить океанариум на Гавайях. Вернее, два океанариума, стенка к стенке: один – демонстрационный для зрителей (Гавайям очень пригодилась бы такая приманка для туристов), другой – для научной работы.
Денег у нас не было. Мы жили на пособие, положенное демобилизованным, и на доход от фазаньей фермы. Чтобы построить модель океанариума, мы взяли в Гавайском банке заем в пятьсот долларов. Утренняя газета поместила на первой странице фотографию модели, любезно разрекламировав замысел Тэпа, и осуществление проекта началось.
Три года спустя, когда в прошлом остались тысячи фазанов, сотни писем и десятки поездок Тэпа на материк, идея начала обретать реальность. На пустынном берегу, где еще совсем недавно росли только колючие кусты, мечта Тэпа воплощалась в жизнь. Там воздвигался Гавайский океанариум – наш океанариум, спланированный биологами, а не дельцами. Научно-исследовательский океанариум, снабжаемый водой вместе с демонстрационным и снабжающий дрессировщиков творческими, оригинальными, подлинно научными идеями, оставался пока на чертежных досках. Тэп нашел вкладчиков, финансировавших демонстрационный океанариум, а кроме того, он нашел ученых для научно- исследовательского института.
Виднейшим среди них был доктор Кеннет С. Норрис, бывший куратор «Маринленда», профессор Калифорнийского университета. Кен знал все, что было известно (в то время) о дельфинах, а нам
