только, что толстая девушка еще больше растолстела. Даже ее мама ничего не поняла и сказала только, что неплохо бы Элен сесть на диету. Когда Элен наблюдала за танцующими студентами, он начинал топать ножкой. Он был неравнодушен к ритму, этот маленький невидимка.
Когда тете Марселе позвонят из больницы, на длинном желтом лице не отразится ничего. Ей и в голову не придет возразить: «Я не знаю никакой Элен Дельстром», потому что Дельстром была ее девичья фамилия. Она сообразит, что речь идет об Элен, и почему Элен не назвала свою собственную фамилию. Она сама говорила, что всегда должна была делать все возможное, чтобы «сохранить честь семьи».
Конечно, она ответит, что рада услышать об Элен Дельстром. Конечно, она навестит ее, как только сможет это сделать. А потом она отправится на ферму, отзовет ее мать в сторону и холодно скажет ей, что еще одна ее ошибка, похоже, возвращается к ней, и Элен, по-видимому, собирается рожать в больнице в Ватерлоо. Она полагает, что теперь доброй старой тете Марселе придется взять на себя все хлопоты, потому что нельзя же оставить ферму и всех этих детишек, которых они сочли возможным завести.
Неподалеку от Эл студент задремал, положив голову на руки. Его затылок и шея были еще совсем мальчишечьими. Когда-нибудь и Эм будет таким же. Тетя Марсела устроит все с усыновлением, да и сама Эл найдет у нее пристанище. Она уж сделает так, что никто ни в университете, ни по соседству, ни ее отец ничего не заподозрят. Энн Олсон, одна из соседских девушек, попала в такое же положение. Эл тогда еще ходила в школу. Когда начались боли, Энн испугалась и поделилась со своей соседкой по комнате. Та не обмолвилась об этом никому в Сидер Фоллз, но рассказала кому-то совершенно постороннему. Тот рассказал еще кому-то, и скоро об этом знали все в городе. Тетя Марсела скорее умрет, чем проговорится. И она должна будет признать, что Эл держалась молодцом.
Эл перевернула последнюю страничку своих записей по Египту. Когда-нибудь тетя Марсела заглянет в школу, где станет преподавать Эл. Дети будут шуметь и возиться со своими столами, солнечные лучи будут падать из окон на прилизанные головки и на непокорные кудряшки, на аквариум и ряды книг. Эл будет сидеть за столом, переводя взгляд с одного ученика на другого, зная, что нужно каждому из них. Она попросит тетю Марселу присесть и подождать.
За окнами библиотеки по-прежнему лил дождь. На подлокотнике кресла было выцарапано сердце с чужими инициалами. Она закрыла глаза, пытаясь представить, как будет сидеть здесь же через месяц. Эм уже не будет с ней. Он будет уже чужой, не ее ребенок.
На ней будет ее старый черный жакет, и она снова будет одна, как и все остальные.
Эл наклонилась и приклеила жвачку снизу к сиденью кресла, там, где подлокотник был привернут шурупами. Когда она вернется сюда в сентябре, это будет как послание от «Эл и Эм» тому пустому существу, которым она станет.
20
На рассвете следующего дня Сейра пела, надевая парик. Синяки на ногах уже пожелтели. Она пообещала себе, что, когда они пройдут окончательно, она купит себе шорты и рубашку с короткими рукавами.
Она бежала по Мейн-стрит. «Когда я приехала сюда, — рассказывала миссис Неппер, — вязы на Мейн-стрит образовывали настоящий зеленый туннель, который тянулся на мили. Ветви переплетались, и получался самый настоящий зеленый туннель».
Сейра уже не воспринимала город как чужой. Новые деревья пустили корни и стояли твердо так же, как она, Лора Прей, которая стирала простыни и ночные рубашки доктора Ченнинг, готовила ей обеды и ужины, подкладывала судно, переворачивала ее в постели и читала ей Генри Джеймса.
Сейра бежала мимо университетского городка, почти беззвучно пересекая один за другим островки света. Десять тысяч студентов еще спали. Модернистский фонтан перед учебным центром обрушивал водяную завесу и, кроме шума падающей воды, ничто больше не нарушало тишину. Кролики перебегали ей дорогу. Она чувствовала аромат петуний на высоких клумбах. Мишени для лучников, казалось, присели в ряд, возле электростанции поблескивал пруд.
Когда она вернулась и пошла в душ, в окнах Бена еще не горел свет. Синяки на груди и руках почти прошли. Сбросив одежду, она дремала в постели, и телефонный звонок испугал ее.
— Я вот что вам скажу, — заговорил Бен ей в ухо, — приходите завтракать. Тем же путем, через сирень, приглашаю.
Губы Сейры сами сложились, чтобы сказать нет, но она не произнесла этого. Приглашение Бена было таким легким и непринужденным. Он сохранял дистанцию и не задавал вопросов.
Солнце встало. Она надела рубашку и джинсы. Хорошо, что существует туннель в зарослях сирени. Кроме того, она научилась закрывать свою заднюю дверь без скрипа.
Бен жарил яичницу на своей забавной старой плите. Он был уже готов идти на работу. К брюкам и рубашке с короткими рукавами прибавился галстук. Он выглядел по-другому старше, деловой мужчина, молодой профессор. Если бы только не передник.
Бен услышал шуршанье раздвигаемых листьев. Лора грациозно проскользнула в приоткрытую дверь и беззвучно закрыла ее за собой. Она подошла к нему, босая и худенькая Банан, мяукнув, начал тереться об ее ноги.
— Привет, — сказал Бен. Прошло две недели с того дня, как он впервые увидел ее идущей по улице. Она уже не выглядела такой измученной и усталой. Теперь она, спокойно улыбаясь, сидела за его кухонным столом и поджаривала тосты. За тостером надо было постоянно следить, иначе, хлеб подгорал. Она заметила, что, судя по всему, сегодня будет не так жарко, и нет ли у него случайно сборника пьес Шекспира?
Интересно, какого все же цвета ее волосы под париком? Интересно было бы также узнать, от кого она прячется, почему и сколько это будет продолжаться.
— Вот что я вам скажу, — сказал он, ставя на стол яичницу и бекон, — что вам сидеть целое утро у себя в доме без книг, телевизора и кондиционера? Оставайтесь здесь, пока меня нет. И Банану не будет скучно. Ко мне никто не приходит, кроме контролера, который снимает показания счетчика, да и тот обычно стучит для порядка и, не дожидаясь ответа, сам спускается в подвал, а потом уходит. На телефонные звонки отвечать не надо. А если вам что-нибудь понадобится, то до вашего дома рукой подать.
Лора ответила не сразу. Он поймал взгляд, брошенный ею на книжные полки.
— Иногда это могло бы быть очень мило, — наконец ответила она, думая о том, как жарко бывает у нее в доме и сколько книг у Бена. — Но обедать вы придете домой Я оставлю вам обед перед тем, как идти на работу, и приготовлю все для ужина. Чтобы хоть чем-нибудь отплатить вам.
— И чтобы съесть его вместе со мной, — добавил Бен.
— Хотела бы я знать. — начала Лора и остановилась. Бен затаил дыхание, и холодок пробежал по спине.
— Можно я возьму на себя половину расходов? — спросила Лора.
Бен с облегчением рассмеялся.
— Конечно, — ответил он.
Не поднимая глаз, она играла кусочком тоста на тарелке.
— У вас ведь есть друзья. Совершенно не обязательно проводить со мной каждый вечер.
— Присоединяйтесь к нам, — предложил Бен. На лице ее появилось испуганное выражение. Пальцы, игравшие кусочком тоста, напряглись. — Если вам, конечно, хочется, — добавил он неловко.
— Я не могу, — негромко ответила она. — Я бы хотела, но не могу. Я должна оставаться одна.
— Почему? — вырвалось у него.
Она встала, собрала посуду, но он уже не мог остановиться.
— Вы замужем? Вы кого-то опасаетесь? — Он понимал, что говорит резко, знал, что совершает ошибку.
— Я должна оставаться одна, — повторила она.
Она молчала, как молчала тогда, когда он спросил ее: «Вы не хотите, чтобы вас видели с рыжим спутником?»
