использовать. Когда приехал в Лос-Анджелес, даже подобрал «наставников» под эту цель — врача, юриста, даже владельца похоронного бюро...
Один из полицейских, уставясь на меня, ударил себя кулаком по ладони. Но все же мне дали две минуты. Я быстро рассказал им о Фелисити и о других подвигах Траммела, о девочках, которых он отправлял в «Гринхейвен» к Вулфу и Диксон.
— Он был у них главным клиентом, — сообщил я. — И втянул их в свои преступления. Полтора года тому назад заплатил Вулфу пять тысяч долларов за аборт маленькой девочке-траммелитке, которая могла начать болтать о «Всемогущем». Скажете, огромная сумма за один аборт? Но и не такая уж большая за то, чтобы имя Траммела осталось чистым. Соответственно, была проделана и операция — та девочка умерла. Вулф и Диксон поделили между собой эти деньги. Так все трое оказались повязаны одной веревочкой. Траммел хладнокровно заказал убийство, а Вулф и Диксон его совершили. Поэтому, когда этому мерзавцу понадобилось убрать еще одну девушку, они сделали и это.
Мои две минуты растянулись на двадцать, потом на целый час. Когда полицейские только пришли, они сразу же надели на меня наручники и выключили магнитофон. Теперь снова его включили, перемотали ленту.
Траммел лежал мертвым у наших ног, а мы — я и четверо полицейских — слушали его шепот, мои вопросы и его ответы, слышали, как слабел его голос. В словах Траммела в подробностях, которые могли быть известны только ему одному, вся история развернулась заново. Он рассказывал, как размозжил череп Диксон лопатой, где перезахоронил ее и Фелисити, называл имена других девушек, которые делали от него аборты, включая Бету Грин... Голос его слабел, затихал, потом он закашлялся, наступила тишина.
Через одну-две минуты раздался уже другой голос:
«Не пытайся выкинуть что-нибудь, Скотт. Не двигаться!»
На этом месте магнитофон был выключен, но, так как сейчас продолжал работать, внезапно, вызывая шок, с поразительной ясностью раздался голос Траммела, записанный раньше. Откуда-то с середины пошла его речь — его отвратительные, похотливые рассуждения о злой сладости женских грудей и бедер, будоражащие мужские умы, превращающие людей в животных...
Я подошел и выключил магнитофон.
Некоторое время стояла тишина. Полицейские явно были потрясены. И я понял, что эта магнитофонная запись лучше всех моих рассказов дала им понять, что представлял собой Траммел.
Прошло не так уж много времени, но мне казалось, что с тех пор, как умер Артур Траммел, миновал целый год.
За это время произошла масса событий. Сначала у меня были некоторые сложности с полицией. Потом мне даже пришлось провести некоторое время в тюрьме. Однако не многие из выдвинутых против меня обвинений удалось доказать. И все-таки кое-какие мне пришлось признать, например: подстрекательство к бунту, нарушение правил порядка, прокол семнадцати пар автомобильных покрышек. За проколотые шины я заплатил. А в тюрьме просидел главным образом за нанесение побоев полицейским из Роли — Медоусу и Элу. В свою очередь, я возбудил судебное дело против газеты «Леджер». В итоге она напечатала на первой полосе отречение от своих прежних заявлений, которые в этой же статье и повторила, но теперь с некоторой иронией. Естественно, эту статью подписал не Айра Борч. Он в это время находился в больнице, не понимая, обо что так сильно ударился. Когда поправится, я, может быть, ему расскажу.
Но теперь все было позади. С большим удовольствием расслабившись, я читал газету и прихлебывал бурбон с водой из большого бокала. Происходило это, разумеется, в квартире Лин.
Она вышла после душа, кутаясь в полотенце, и улыбнулась:
— Привет!
— Привет!
— Готов обедать?
— Готов на что угодно.
— Хо-хо! Ты сумасшедший!
— Именно это обо мне и говорят.
Лин подмигнула мне и пошлепала босиком на кухню. Пока она там возилась и напевала, я снова подумал о деле, которое мне довелось распутывать. Оно перестало мелькать на полосах газет, утратив новизну. Но очень многие люди продолжали меня ненавидеть — в первую очередь, конечно, траммелиты, которые отказались от своего прежнего названия и стали теперь себя называть «Подлинными мыслителями». Однако проповедовали прежние идеи. «Наставники» сидели в тюрьме, но, к сожалению, все были живы. Они были живы, а Фелисити — мертва.
Фелисити, Траммел, Вулф, Диксон — все были мертвы и похоронены. Когда я думал о них, мне почему-то казалось, что ни с кем из них я никогда не встречался. А вот с другими людьми, которые мне нравились и видеть которых мне было приятно, я продолжал дружить. Это Рэнди, Олив и Джо. Мы часто видимся. И конечно, с Лин. Определенно, с Лин!
Я поторопился дочитать газету, пока Лин готовила обед, но из-за того, что мысленно отвлекался, возвращаясь к законченному делу, не получал никакого удовольствия от новостей. В общем, это была какая-то чушь. Критик прославлял выставку произведений современного искусства. Папа римский осуждал контроль над рождаемостью, банда подростков убила бизнесмена, восемь человек получили защиту благодаря Пятой поправке...
Мне показалось, что зазвонил звонок. Я прислушался, затем продолжил чтение. Остальные новости были лучше. Сообщалось, что в нынешнем году длина юбок изменится на одну целую и одну десятую дюйма. Одна из последовательниц Эмили Пост[5] советовала размешивать суп на огне только левой рукой и никогда не пить из чашек. В общем, все в таком роде.
Снова раздался какой-то дребезжащий звонок. Я обернулся через плечо.
В дверях стояла Лин. Полотенце с нее почти упало. А в руке она держала маленький колокольчик. Слава богу, я уже думал, что звенит в ушах.
— Что, черт возьми, это значит? — улыбнулся ей.
— Обед готов.
— Подан?
— Подан. Приглашаю тебя, Шелл Скотт, к столу! — Она кокетливо пожала плечами. Многообещающее движение, когда женщина закутана в одно полотенце! — Запомни, этот звонок отныне будет означать: «Иди, и получишь то, что хочешь!» Ну, пошли, а то бифштексы остынут!
Они не остыли. Это были толстые, превосходные бифштексы из филейной части. Просто великолепные! Мы выпили кофе и часок приятно поболтали. А потом Лин спросила:
— О чем ты думаешь, Шелл?
— О сегодняшних газетах. Продолжаю вспоминать скандал с Траммелом, вместо того чтобы думать о будущем.
Она прикусила губу.
— Дорогой, но ведь все кончено...
— В том-то и ужас, что не все кончено.
— Не произноси речей! Что ты собираешься делать?
— Не знаю. А что, в «Гринхейвене» действительно порядочные люди?
— Вполне порядочные.
— Тогда, может, мне отправиться туда?
Лин засмеялась и ничего не сказала. Через некоторое время я услышал, что она возится в спальне. А потом зазвенел колокольчик. Я усмехнулся, встал, направился в спальню. Колокольчик продолжал звенеть.
Примечания
