деятельности. Постоянно подсознательно ищу каких-то несоответствий, оговорок, проколов. Ключиков, одним словом. Кстати, с чего ты взяла, что ее ждут миллионы?
— Ну… не знаю… Просто мне так подумалось. Насколько я слышала, ты никогда не работаешь по мелочам, вот я и…
— Знаешь, на мое объявление откликнулось столько Мишелей…
— Да? Так на него все же кто-то откликнулся?
— Еще бы! Ведь его прочитала добрая половина жителей Лос-Анджелеса, треть из которых — искатели приключений, охотницы за удачей, словом, проходимцы. До меня сразу должно было дойти, что ты видела имя Мишель в моем объявлении. Ну я и пень-пнем, или пнем-пень.
И все равно что-то беспокоило меня внутри. Знаете, я испытывал какой-то внутренний дискомфорт, который неприкаянно блуждал на границе моего сознания. Это касалось чего-то, о чем говорила Хейзл, когда рассказывала обо всех этих звонках в мой офис и посещении его тремя…
Но в тот момент, когда я уже почти догадался, что меня глодало изнутри, Кей отпила половину своего мартини и спросила, как в воду нырнула:
— Ты уже… ты уже изучил фотографии, которые я тебе дала? — Она попутешествовала розовым язычком по губам и смущенно улыбнулась. — Кажется, я задала тебе глупый вопрос.
— Да нет, не очень, просто он лишний. Конечно, Кей, я тщательно и не без удовольствия исследовал эти фотографии. — Кей скромно опустила глаза и покраснела. — Знаешь, не стану утверждать, что они многое рассказали, хотя показали достаточно…
Переборов смущение, она ответила:
— Понимаю. Конечно, невозможно просто посмотреть на фотоснимки и сказать, кто их сделал. Даже для тебя.
— Отчасти ты права, но лишь отчасти. — Я улыбнулся, как мне показалось, не очень нахально. — Признаюсь откровенно, ты сногсшибательно выглядишь даже в одежде, не говоря уж… Короче, мне нелегко было сосредоточиться на деле, глядя на тебя. И все же я пришел к выводу, что эти снимки были отпечатаны методом контактной печати на глянцевой цветной бумаге марки «Кодак». Таким образом это сужает область поиска до тех мест, где она продается в сотнях магазинов и тысячах лавок. Короче, мне необходимо осмотреть твое жилище и на месте решить, каким образом это все-таки было сделано.
— Я сама долго размышляла об этом, Шелл. Практически половину ночи. И пришла к выводу о невозможности присутствия фотографа в моей квартире… так, чтобы я его не заметила. Значит, это снято скрытой, автоматической камерой, или же с помощью специальных телеобъективов… или как-то еще.
— Вот именно, как-то еще. Тебе больше не подкинули фотографий, чтобы не было скучно?
— Слава Богу, нет.
Мы поболтали еще немного, допили коктейли. Озорно блеснув глазами и облизав губы, Кей предложила:
— Еще по одному? Я угощаю.
— Предложение принимается, но только в первом пункте.
Она иронично вздернула бровь.
— Что я слышу? Надеюсь, это не демонстрация мужского «детка знай свое место» шовинизма?
— Ни в коем случае, крошка. Если тебе вздумается купить мне выпить, пригласи меня в любую другую забегаловку. И это будет о'кей. Но на этот раз сумасшедшее предложение исходило от меня. Ведь это я пригласил тебя, не так ли?
— Сумасшедшее предложение?
— Ты меня обескураживаешь. Мы только начали, а ты уже обо всем забыла.
Она улыбнулась мягко, иронично.
— Наверно, слишком много выпила.
— Значит, договорились.
Я сделал знак Питу, и он принес две порции. Потягивая приятный напиток, я отметил, что Кей расправляется со своими луковками гораздо изящнее, чем я с моими оливками. Я просто бросал их в рот, ожесточенно пережевывал и спускал в луженый желудок. Она же завораживала этот нежный овощ, ласкала его, соблазняла и, притупив его бдительность, растворяла где-то в районе резцов. Это было поразительно красиво. Что еще будет, когда она начнет расправляться со стейком или омаром. Боюсь, что нас обоих арестуют.
— Хорошо, что напомнила, — сказал я, — после этой порции поедем в Голливуд, хорошо? — Она прикрыла глаза в знак согласия, и я продолжил:
— Забравшись в базу данных компьютера и прибегнув к помощи нескольких метрдотелей, которые не обедают там, где работают, я откопал греховно-романтический ресторанчик на окраине Голливуда. В дополнение к крайне соблазнительной интимной обстановке там неплохо кормят. Как раз по дороге располагается гостиница-пансионат, где в спартанских условиях проживает твой слуга. Заскочим на пару минут в мою келью, чтобы я мог сменить наряд празднующего попугая на похоронный смокинг.
— Ты как-то странно говоришь…
Опять этот дурацкий эпитет. Неужели и правда я слегка того?
— Но он, действительно, черный, как у похо…
— Я не о том. Я имею в виду твои напыщенные рулады о греховной романтике.
— Хм… рулады. Видишь ли, обычно я пью бурбон, и видимо этот любовный напиток ударил мне по мозжечку, а может и пониже. Еще одно мартини, и я начну читать тебе стихи. «Снеси мою седую голову, но пощади…»
— Итак, в Голливуд. А по пути мы заскочим в твою спартанскую берлогу?
— Точно. Конечно, я мог бы поехать и в таком наряде, но не хотелось бы выглядеть шутом при королеве.
— Надеюсь, ты не задумал завлечь меня в свою квартиру и попытаться меня соблазнить… на голодный желудок?
— Неужели я похож на коварного соблазнителя? Дорогая мисс Денвер, вы неправильно меня воспринимаете…
— Пока еще я не решила, как тебя воспринимать, — ответила она, улыбаясь.
— А пора бы. Однако не бойся. Я — джентльмен, хотя и не аристократических кровей. Единственно, что я намереваюсь сделать — по крайней мере, перед тем как мы пообедаем — это смыться отсюда в какое-нибудь более презентабельное место. Прилично поесть в конце трудового дня и, если удастся, поразвлечься. Это тебя устраивает?
— Наверное, да.
Мы направились к выходу. Когда мы проходили мимо стойки Пита, он наклонился ко мне и со значением спросил:
— Как поживает милая Хейзл?
Так он выражал в своей обычной, тонкой, как его необъятное брюхо, манере то, что Хейзл гораздо лучше мисс Денвер. Хейзл всегда нравилась ему больше, чем любая другая женщина, с которой я имел неосторожность зайти к нему в бар. Поэтому я отшутился:
— Не видел ее с тех пор, как она убежала с водопроводчиком, Пит. Но я запомнил номер его «порше».
Мягко туда-обратно прошуршала дверь, и мы вышли на улицу. Замечание Пита напомнило мне о том, что я собирался сделать, да так и не сделал. Через несколько домов, ниже по Бродвею, располагался цветочный магазин с кокетливым названием «Жанни». Правда, орудовала в нем не молоденькая пастушка- француженка, а приятная седовласая старушка, которую звали мисс Нестле и у которой в прошлом я купил не одну тонну роз. Я, как обычно, нежно потискал ее в своих граблях и попросил прислать самый лучший «веник» в мой офис завтра к 8.00.
— Сколько штук, мистер Шелдон? — Она была одна из немногих, которые всегда обращались ко мне официально, признавая за мной кое-какие заслуги.
— Девять дюжин красных роз на длинных стеблях. Плюс одну белую.
— Девять дюжин? Но почему девять дюжин плюс одна?
— Точно, плюс одна, мисс Нестле. Дело в том, что я согрешил, так что не протяну в аду и недели. А
