Он тоже меня рассмотрел и узнал, судя по округлившимся от изумления глазам, которые превратились в сплошные белки, являвшие резкий контраст с темной кожей лица. И без того вздернутые брови взлетели под самый обрез курчавых волос. Челюсть водителя отвисла и так и не вернулась на место, пока он не скрылся из виду.
У меня промелькнула забавная мысль о том, что я уже трижды сталкивался с худощавым, симпатичным Эндрю Г. Фостером и всякий раз на его и без того удивленной физиономии появлялось такое выражение, словно на него неожиданно подействовало слабительное, которое он выпил накануне и о котором потом забыл. Я бы не удивился, если бы он вдруг выскочил из машины и скрылся в ближайших кустах. Он даже высунул голову из машины и так глазел на меня, что чуть не проехал нужный поворот.
Как я и предполагал, нужный мне номер находился как раз против того места, с которого только что сорвалась машина Фостера. Предварительно я позвонил в АГЛ, где работал Токер. Там мне сообщили, что в лаборатории он сегодня не появлялся, сказавшись больным, и, по всей видимости, сейчас находился дома. Сделав резкий разворот, я подрулил к дому и припарковался на том самом месте, которое только что освободил Фостер.
Вилла Токера располагалась внутри двора, позади газона, являвшего собой резкий контраст с повсеместным лунным ландшафтом, в котором доминировал песок, камни и кактусы. Вероятно, зимой эта лужайка была зеленой и ухоженной, но сейчас она выглядела крайне непрезентабельно. Внутренние, да и наружные дворики вилл района Финикс-Скоттсдейл изобилуют подобными райграссовыми лужайками, однако испепеляющая жара аризонского лета быстро расправляется с райграссом, после чего их засевают бермудской травой, или в просторечье свинороем, который при обильном поливе выдерживает пекло июня и июля.
Лужайка Токера, рассеченная надвое зацементированной дорожкой, ведущей к крыльцу с парадным входом, не обрабатывалась недели две-три. Кое-где еще сохранились островки зелени, но в основном трава пожухла, пожелтела, и сейчас, в октябре, двор выглядел, как только что вставшая с постели далеко не юная женщина.
Я вылез из машины и направился по цементированным квадратикам к дому. Он был двухэтажный, каркасный с желто-белыми обводами. Слева, ближе к крыльцу, росли два чахоточных цитрусовых дерева, Справа — развесистая шелковица. Я с трудом Отыскал звонок на двери, поскольку какой-то недотепа закрасил его вместе с дверью. Позвонил. Через полминуты позвонил снова, потом грохнул по ней кулаком. Дверь приоткрылась, я открыл ее пошире и вошел внутрь.
Судя по поспешному бегству Энди Фостера, я резонно предположил, что он побывал в доме и оставил дверь открытой. Неприятный холодок пробежал по моему хребту, как пальцы пианиста по клавиатуре, вздыбив шерсть на загривке. Прикрыв за собой дверь, я негромко позвал:
— Мистер Токер? Здесь живет Томас Токер?
Если он тут и жил, то неожиданно оглох. По пути сюда я заскочил в спортивный магазин, где приобрел коробку патронов для «смит-и-вессона», так что револьвер в моей наплечной кобуре был накормлен до отвала. Я дотронулся до его успокоительной рукоятки, несколько удивленный отсутствием реакции на мой зов. Справа располагалась просторная гостиная, за которой я разглядел обеденный уголок, во всяком случае, там стоял большой стол темной полировки и четыре стула. Я направился прямиком туда, оставив слева лестницу, ведущую на второй этаж. Прошел через столовую, примыкающую к ней кухню и очутился то ли в патио, то ли в рабочем кабинете.
Тут я сразу унюхал характерный едкий запах. Такой же, какой накануне был в Аризонской комнате Романеля. Запах жженого пороха. Здесь недавно стреляли. Раз, а может быть, и несколько раз. Через прикрытые летние жалюзи пробивались полоски солнечного света, которые ложились веселыми бликами на буклированном серо-голубом паласе. Потолок патио был отделан деревянными квадратиками цвета жженой пробки, стены тоже были отделаны темным деревом и по ним были развешаны выполненные сепией[2] линогравюры на сюжеты из охотничьей жизни.
Справа у стены располагался большой диван-уголок, перед ним стоял низкий стол из светлого дерева и пара мягких кресел. Слева — письменный стол из того же дерева, что и кофейный столик. К нему было придвинуто большое кожаное кресло с высокой прямой спинкой, украшенное причудливой структурой из блестящих медных заклепок. Хозяин кабинета (я почему-то сразу решил, что это Токер) лежал ничком посередине ковра, и этот человек несомненно был мертв. Он лежал, уткнувшись лицом в ковер. Мне были видны его голова, вернее то, что от нее осталось, плечи и верхняя часть туловища. Все остальное находилось под столом. Осторожно ступая, я приблизился к телу и наклонился над ним. На убитом были темно-коричневые брюки и такие же туфли, а также бежевая спортивная рубашка. Две огнестрельные раны в спине и дырища в голове, как раз за ухом.
У меня учащенно забилось сердце. Я и сам не заметил, как остановил дыхание, увидев эту крайне неприятную картину. Вобрав в себя пропахшего гарью воздуха, я перешагнул через труп и присел около него на корточки. На месте пулевых отверстий в спине почти не было крови, что вообще-то было неудивительно. Пуля, вошедшая в голову за ухом, прошила мозг и сорвала на выходе половину черепа.
Однако и тут крови было довольно немного — не сравнить с лужей, вытекшей накануне из развороченного горла Китса. Но все вокруг было заляпано… серым веществом. Отвратительная желеобразная масса поблескивала на ковре, в тех местах, где на нее попадало солнце. Ею был заляпан массивный стол, спинка кресла. Большой сгусток прилип к спутавшимся волосам вперемешку с раздробленной лобной костью. Я внутренне содрогнулся.
Правая щека убитого была прижата к ковру, полуоткрытый глаз уставился в бесконечность, лоскуты кожи клочьями свисали с остатков лба, прищуривая второй глаз и переносицу. Лицо было сильно искажено, но не настолько, чтобы я не узнал, что передо мной все, что осталось от Томаса Токера, фотографию которого я видел недавно в кабинете Стива Уистлера.
Я выпрямился и осторожно приблизился к письменному столу. На его полированной поверхности стоял телефон, пепельница, наполовину заполненная окурками, и лежал перекидной календарь, отрывной блокнот, карманный словарик и рядом с ними пара остро заточенных карандашей и шариковая ручка. Я заметил, что полировка была несколько более тусклая на левом краю стола и забрызгана маленькими капельками крови, а может, мозговой жидкости, в то время как на правой его стороне четко отпечатался участок блестящей поверхности в форме буквы «П».
Взяв в руки платок, я аккуратно открыл один за другим три выдвижных ящика стола, просмотрел их содержимое и, не найдя ничего достойного внимания, закрыл. Все так же используя платок, взял блокнот за уголок, поднес к свету, пытаясь рассмотреть, не пропечаталось ли то, что было написано на предыдущих, отрывных страницах, на нижних девственно чистых листах, но и они не носили никакой дополнительной информации.
Я быстро осмотрел весь дом — очень быстро и оперативно, так как нужно было поскорее отсюда убираться. Но как я не спешил, я все же вернулся в кабинет, вновь обернул руку платком и снял трубку телефона. Необходимо было позвонить Стиву Уистлеру, рассказать ему о том, что я здесь обнаружил и попросить сообщить мне кое-какую дополнительную информацию. Видя ужасающую картину смерти перед собой, я невольно с тревогой подумал о Спри. События разворачивались со стремительной быстротой. Я не разговаривал с ней с 8.20 утра, то есть с тех пор, как оставил ее одну в «Реджистри Ризорт». Мысль об этом чудесном создании, которому грозила опасность, вызвала спазм в желудке, непреодолимую тяжесть, как будто я проглотил кирпич. С одной стороны, ей вроде бы нечего бояться в стенах фешенебельного отеля, тем более никто не знал о том, что я ее там оставил. И все равно внутреннее беспокойство упрямо не покидало меня. Поэтому, прежде чем звонить Уистлеру, я через коммутатор набрал номер телефона виллы 333.
— Алло?
Услышав ее мягкий мелодичный голос с берущей за душу хрипотцой, я поразился внезапно охватившей меня слабости в коленях, волна облегчения прокатилась по моему телу. Я убеждал себя мыслить рационально. Не было никакой логической причины полагать, что в данный момент Спри находится в опасности, если только я чего-нибудь не предусмотрел, о чем-то забыл. Однако подсознание посылало тревожные импульсы, формируя в душе дурные предчувствия. Наверное, так на меня подействовало пребывание в комнате с видами и запахами смерти, обострившее осознание ценности жизни.
— Привет, — ответил я с напускной веселостью, — это твой старый добрый Билл. С тобой все в
