восемь дней — это 192 часа, в которых 11520 минут или же 691200 секунд. Господь бог создал мир всего лишь за 518400 секунд! Следовательно, от понедельника до понедельника многое может случиться. Альфредо, казалось, со дня на день становилось лучше. За исключением обоих фашистов, супругов Нези, Синьоры и ее фавориток, вся улица ходила навещать его в больницу. Потихоньку от сына проведала Альфредо и Арманда. Клара привела с собой Аделе, Палле и остальных ребят с виа дель Корно. Посещение Ристори явилось неожиданностью, хоть оно было вполне естественным: если держишь гостиницу, то приходится ко всем подлаживаться. Нанни получил от бригадьере разрешение оставить на несколько часов свой наблюдательный пункт.
За эти восемь дней Альфредо несколько раз выслушал в различных вариантах и от различных сочувствующих лиц рассказ о событиях недели, которую Стадерини назвал впоследствии «зловещей», ибо через два месяца последовало роковое событие, и ночь, в которую оно произошло, сапожник стал называть «Ночью Апокалипсиса».
«Зловещая неделя» началась в понедельник утром ссорой и последующим примирением супругов Каррези. В середине того же дня Мачисте дал пощечину Уго, а вечером злоключения завершились неожиданным нападением на Альфредо.
На следующий вечер, уже после одиннадцати, все услышали, как ссорились два фашиста: Карлино орал громче, чем Освальдо. Но они сейчас же закрыли окна, и причину ссоры узнать не удалось. Это случилось во вторник. Среда прошла без особых происшествий; только Нанни накричал на Элизу, а быть может, и поколотил ее; Джордано Чекки вывихнул себе ногу, играя с Джиджи Лукателли — кто выше прыгнет с лестницы. Словом, всё дела обычные.
Но в четверг произошло нечто из ряда вон выходящее.
В то утро Нези спустился из своей квартиры, как всегда, около девяти часов, но лавка оказалась на замке; подручный в ожидании открытия болтал со Стадерини.
— Отелло еще не отпер? — спросил угольщик. — Я велел ему прийти в обычное время!
— Верно, заболел, — сказал подручный.
— Как? Отелло нет дома? — спросил сапожник и встал из-за столика с ботинком в руке.
Но Нези знал, что значит жить на виа дель Корно. Он потряс своей палкой и бросил на сапожника бешеный взгляд:
— Знай чини свои опорки, — заорал он. — Конечно, Отелло нет дома. Я его послал забрать груз со станции.
Он вытащил запасной ключ и отпер лавку.
Прошло полчаса. Подручный должен был развезти заказанный уголь по домам на проспекте Тинтори и на набережной. Он ждал, что хозяин даст ему адреса. Но так как Нези, сев за стол и обхватив голову руками, о чем-то раздумывал, то подручный рассудил, что утром поручений не будет. Он был не прочь отдохнуть и притворился, что позабыл о трех центнерах кокса, которые Отелло накануне вечером велел ему доставить в пансион Луккези.
Вошла Клара и попросила кило угля, только без камней! Нези заорал из темноты, что если в его угле попадаются камни, то девчонка может и не покупать у него: есть другой угольщик, в двух шагах отсюда!
— Да ведь это я так, к слову сказала, — улыбаясь, оправдывалась Клара.
— А я к делу говорю, — завопил Нези во весь голос. Он в бешенстве вскочил, сбросил с весов уголь, который стал было отвешивать подручный, и закричал:
— Пошла отсюда, девчонка, пошла прочь! Таких покупателей, как ты, лучше терять, чем приобретать.
Клара, удивленная и оробевшая, мешкала; тогда Нези двинулся прямо на нее:
— Что я, по-турецки говорю, что ли? — заревел он. Девушка опрометью выскочила из лавки.
— Сегодня мы гуляем, — продолжал кричать Нези, обратившись к подручному. — Выходи! Запираю лавку!
— Нужно бы доставить в пансион Луккези… — напомнил парень для очистки совести.
— Обойдутся! Во Флоренции больше угольщиков, чем воды в Арно! Я сам себе хозяин! Продаю кому хочу, когда хочу и как хочу!
— Как угодно, синьор Эджисто, — сказал подручный уже на пороге. — Значит, приходить завтра?
— Завтра, или послезавтра, или послепослезавтра. А может, и никогда. Ступай, ступай!
Нези спустил железную штору и запер ее на оба замка. Затем снова позвал подручного:
— Эй, ты! Я, Нези, плачу тебе не за то, чтобы ты по улицам шлялся! Сиди здесь и жди Отелло! Если б ты не был жуликом, я бы оставил на тебя лавку.
— Да вы бы самому Иисусу Христу не доверились! — сказал тот.
— Конечно! У меня еще мозги не размякли, — ответил Нези и, прихрамывая, пошел на виа дель Парлашо.
— Еще не размякли, но близко к тому! — вполголоса пустил ему вслед юноша.
Так думала и вся улица. Как же это: Нези, и вдруг отказывается выполнять заказы — это все равно, что рыба вдруг вздумала бы выпрыгнуть из воды! Ведь это противоречит здравому смыслу! Ну, отказался продать килограмм угля для печурки землекопа, это еще куда ни шло; но три центнера кокса для такого солидного клиента, как пансион Луккези… Нези, видно, не только ушибло ногу, у него и разум отшибло.
«Куда мог деться Отелло?» — думал Нези. В последние дни сын был молчаливее обычного, но по лицу видно: бунтует. Может быть, он решил устроить забастовку, чтобы показать, как он необходим отцу? Грозит втихомолку, не найдя в себе мужества заикнуться об этом в присутствии отца. Так, значит, он недоволен? Чем же? Кто его кормит? Кто ему дает по двадцать лир каждое воскресенье? Ничего!… Голод из лесу волка гонит. Вот увидите, вернется сегодня же вечером, поджав хвост. Но тогда тс побои, какие достаются Ауроре, покажутся пустячными по сравнению с тем, как он, Нези, отлупит своего сына. Ведь Отелло еще несовершеннолетний. А разве отец не властен над сыном? В первый раз Отелло непочтителен к отцу.
Обида, нанесенная родным сыном, «собственной плотью и кровью», взволновала угольщика. «Я его породил — я его и раздавлю», — говорил он себе. Бешеная злоба, которую он так долго таил в себе, вспыхнула с дикой силой. Казалось, она задушит Нези, если не дать ей исхода. И раз Отелло нет под рукой, весь его гнев обрушится на Аурору. Нези был разъярен и хладнокровен, как убийца. Он решил, что, как только войдет к Ауроре, закроет окна и постарается не кричать, чтобы не вмешались соседи. Нужно бы заставить Аурору стоять на ногах — так ей будет больнее; но ведь она сильная, вырвется из рук и забьется в угол, как жаба. Теперь вот еще взяла привычку запираться на засов! Но она не ждет его раньше одиннадцати, а сейчас только половина десятого. Наверно, вышла за покупками. На это Нези и рассчитывал.
Действительно, Ауроры не было дома. Нези злобно повернул ключ в замке и рванул дверь. Дом был погружен в молчание. Аурора, очевидно, вышла с ребенком за покупками, как Нези и надеялся. Теперь он мог устроить любовнице прием по своему вкусу.
Он вошел в комнату и стал ждать. Гнев его постепенно ослабевал, и Нези вдруг почувствовал себя старым, усталым и больным. Он присел на край кровати и осмотрелся. Комната была такой же, как обычно, но в ней чего-то не хватало. Нези не мог понять, чего именно. Он насторожился, посмотрел внимательнее и тогда заметил, что на туалете не было больше несессера Ауроры, а на вешалке не висело ее халата! Инстинктивно Нези подошел к шкафу и открыл его. Шкаф был пуст! Нези выругался, закричал, как будто его неожиданно ударили в спину.
Раздался плач ребенка. Нези шагнул к колыбели. Его взгляд упал на комод — под бутылочкой с молоком лежал вырванный из тетрадки листок. На нем было что-то написано карандашом.
Еще не читая, Нези узнал почерк Отелло.
В записке говорилось: «Ребенок не проснется до одиннадцати. Ему дали макового отвара. Как только он проснется, дай ему бутылочку. Отнеси ребенка бабушке Луизе. Ты должен содержать его, потому что это твой сын. Нас не ищи — не найдешь».
Ниже было приписано: «Не думай, что мы покончим с собой. Это было бы тебе чересчур приятно. Мы вернемся, когда будем совершеннолетними, и ты не сможешь больше вредить нам. Нам только жалко ребенка».
А в конце было написано рукой Ауроры: «Скажи моей матери, что ребенка надо кормить каждые четыре
