мать, могут обойтись и без будильников. Карлино и Бруно и без них еще ни разу не опоздали на работу.
Итак, в воскресенье будильники молчат: корнокейцы, желая поспать немножко подольше, нарочно с вечера не заводят их. Улица долго остается безлюдной; когда, наконец, женщины появляются на порогах домов или выглядывают из окон, солнце уже высоко стоит в небе. Клоринда и Арманда первыми выходят из дому, направляясь в церковь к обедне. В это воскресенье Луиза не пойдет с ними; она осталась дома присмотреть за внуком. Сегодня вместо нее убирать у Синьоры отправится Фидальма, жена сапожника.
Потом выходит Мария Каррези, она идет подметать лестницу, а немного позже появляется Клара.
А вот показались и все остальные — идут в лавку за покупками. Стадерини уже успел перекинуться со своего балкончика двумя-тремя словами с Нанни. Из окна высовывается полуголый Мачисте, словно собираясь крикнуть своей лошади: «Не беспокойся, я сейчас к тебе спущусь». Джемма, так же как и Луиза, не пошла в церковь: она обещала зятю испечь его любимые пироги. Милена торопит мать, и Джемма суетится у плиты.
Часы показывают девять. Кузнец уже начал чистить коня, Джордано и Джиджи скачут по ступенькам лестницы, а Семира, вымыв маленькой Паккарде голову, причесывает ее у окна. Музетта и Аделе, встретившись в лавке угольщика на виа Моска, возвращаются вместе домой.
— Ночью мальчик ни разу не просыпается, — говорит маленькая сестричка Ауроры. И, стараясь придать себе побольше важности, восклицает: — Ах, какой мой племянник красавчик! Ну прямо младенец Иисус!
— Вынеси его как-нибудь на улицу, — говорит Аделе подруге.
Аделе одиннадцать лет; это стройная гибкая девочка.
Маленькая, бойкая на язычок Музетта пользуется удобным случаем, чтобы показать, что хоть она, Музетта, и моложе на год, но рассудительнее своей подружки.
— Ты думаешь, это игрушка?
— Свежий воздух ему наверняка не повредит!
— С нынешнего дня мы решили гулять с ним в городском саду. Что поделаешь, он к этому привык. Аурора каждый день носила его туда!
— Она так и не написала вам ни строчки! Какая нехорошая! — восклицает Аделе.
— Наверно, не могла! А ты, болтушка, помалкивай! — отвечает Музетта. — Хочешь поспорим, что сегодня лее от нее будет письмо?
А поскольку Иисус — неизменный предстатель за детей перед богом отцом и к тому же в последние дни особенно интересуется виа дель Корно, то ровно в девять часов сорок пять минут утра желание Музетты сбывается. С виа деи Леони сворачивает в их улицу почтальон Мострити. Он живет в нашем районе, и у него много знакомых на виа дель Корно. Поэтому он знает, что письма, которые лежат в его кожаной сумке, перекинутой через плечо, взбудоражат всю улицу. Нанни, сидя по своему обыкновению верхом на стуле, первый приветствует его и спрашивает о новостях:
— Несу нынче такие письма, что каждое на вес золота! — отвечает Мострити, похлопывая по сумке.
— От Ауроры ничего нет? — спрашивает Стадерини, высунувшись из окна.
— Что, что? — встревоженно кричит снизу, из кухни. Луиза.
Заговорило материнское сердце и у вдовы Нези: Креция тоже притащилась к окну. Вот уже год, как она не видела виа дель Корно. Она еще очень слаба
— Нет ли чего от Отелло?
— Есть. Ваш сынок тоже написал! Спустите скорее корзинку.
— И для Синьоры есть письмо! — кричит почтальон для того, чтобы Джезуина высунулась из завешанного шторой окна.
Схватив на руки внука, Луиза мигом выскакивает на улицу; сзади со всех ног бегут Музетта и Аделе. А за ними, на ходу застегивая пояс брюк, спешит сам Чекки.
Луиза и плачет и смеется, руки у нее дрожат, и ей никак не удается распечатать письмо. Вскрывает за нее конверт Стадерини, быстрее ветра слетевший с верхнего этажа.
— Откуда она пишет? — в волнении спрашивает Луиза.
— Из Пизы! — возвещает сапожник и начинает громким голосом читать письмо всей улице:
«Дорогая мама, как подумаю, какое я принесла горе тебе и папе, какой пример подала Музетте, у меня перо валится из рук. Но я уверена, что, когда мне можно будет все объяснить вам, вы меня поймете».
Дальше шли советы, как ухаживать за ребенком. А в конце написано было:
«Я сделаю все, как захочет Отелло, потому что люблю его и готова ехать за ним хоть на край света. Не показывайте письма никому. Пусть наша улица не радуется».
— Э! Поздно спохватилась, дорогая Аурора! Мы уже без вашего разрешения прочли письмо! — спокойно заключил Стадерини.
Папаша Чекки вырвал у него из рук письмо и медленно побрел вслед за домочадцами.
В эту минуту вдова Нези, седую голову которой солнце украсило золотым ореолом, громко крикнула вниз:
— Луиза! Будьте так добры, поднимитесь ко мне на минутку. Вместе с мужем!
В руках у Креции Нези письмо от Отелло: «Дорогая мамочка, я знаю, что причинил тебе ужасное горе. Никак не могу найти нужных слов, чтобы ты могла если не простить меня, то хоть немного оправдать. Ты напрасно думаешь, что Аурора сделала меня слепым, наоборот, она открыла мне глаза… Я сам заставил ее бежать. Из газет я узнал о смерти отца… Дорогая мама, если ты дочитала мое письмо до этих строк — значит, ты не совсем еще вычеркнула меня из своего сердца… Я вернусь, когда ты того пожелаешь! Если ты разрешишь мне вернуться — значит, ты меня простила. Но не уговаривай меня бросить Аурору. Когда ты захочешь, чтобы я вернулся, дай объявление в газете. А пока помоги Луизе растить мальчика. Малыш ведь тоже Нези, и он ни в чем не виноват. Прошу тебя не принимать поспешных решений насчет лавки отца».
Матери бросились друг другу в объятия. Мусорщик держал в руках Нези Третьего. Вдова посмотрела на его лицо и подумала, что младенец вылитый отец и что Отелло умолял ее не проклинать мальчика.
Вся в слезах, она опустилась на кровать, убеждая себя, что малыш действительно Нези, а не какой- нибудь ублюдок, и она должна относиться к нему, как к своему внуку. Ее осенила внезапная мысль, которая с каждой секундой становилась все отчетливее. «Ведь он мой внук!» — теперь она уверовала в это, уверовала твердо и бесповоротно. Глаза ее радостно загорелись, она всем сердцем ощутила сладость запоздалой мести.
«Ты мне изменил, Эджисто, но Отелло отомстил за меня», — шептала вдова про себя; и тут же, испугавшись, что оскорбляет память покойного, разрыдалась, а наплакавшись вволю, и совсем успокоилась.
Когда Креция Нези снова подняла голову, она уже окончательно уверилась, что мальчик приходится ей внуком, и никакие возражения, никакие доказательства не могли бы ее разубедить. Она сразу же обрела способность двигаться (больше не было смысла продолжать комедию), стала приветливой и живой. Семейству Чекки, взиравшему на нее с немалым удивлением, вдова объяснила:
— Между бабушками церемонии ни к чему! — Она с особой выразительностью произнесла слово «бабушками», как бы предлагая мусорщику и его жене самим понять ее намек.
— Что вы говорите! — воскликнула Луиза. — И вы это знали?
Вдова Нези не задумываясь ответила:
— Всегда знала. Но что я могла поделать? Муж способен был убить их обоих. Даже всех троих.
Немного спустя она вынула лист бумаги, написала на нем несколько слов и послала мусорщика дать объявление в газету. На улице Чекки забросали вопросами, а так как он не отвечал, сапожник Стадерини вырвал у него из рук записку и прочитал ее громовым голосом (что поделаешь, любопытные люди не отличаются деликатностью):
— Объявление: «Отелло, возвращайся! Мама прощает тебя и Аурору».
— Ну вот все и уладилось! — сказала Синьора, до которой тоже долетел голос сапожника. И она велела Джезуине перечитать ей письмо от Ауроры.
«Дорогая моя Синьора, — читала Джезуина, — все было бы, как мы предполагали, если бы не случилось
