стреляли, это да.
В эту минуту со стороны Римской улицы донеслось три коротких взрыва, которые на минуту заглушили стремительно нарастающий треск мотоцикла. Гулко прокатившись в тишине, он замер вдали, и улицы снова погрузились в безмолвие.
— Еще того не легче!.. — пробормотал дон Доменико, осеняя себя крестным знамением.
Старуха тоже перекрестилась. Немцы нетерпеливо замахали руками.
— Идти, камерата! — крикнул один из них.
Не обернувшись и не взглянув больше на старуху, дон Доменико в сопровождении солдат отправился дальше. Нет ничего удивительного в том, что он не заметил, как она вскочила и побежала в противоположную сторону. Очутившись у музея, она свернула за угол. Теперь патруль уже не мог ее видеть. Тогда старуха вытащила из кармана свисток и сильно дунула. Пронзительный свист рассек тишину.
Фашист и оба немца как по команде повернулись кругом и начали всматриваться в пустынную улицу. В этот момент они находились на полдороге между музеем и сквером, примыкавшим к улице Фория, как раз напротив переулка, который круто спускался к площади Стелла. В ту же секунду грохнул сухой винтовочный выстрел, и один из немцев, даже не охнув, ничком рухнул на землю. Другой немец принялся стрелять вслепую из своего автомата, а дон Доменико бросился на мостовую и зажмурил глаза. Немец, совсем еще молодой парень, был бледен как смерть и озирался по сторонам, словно затравленный зверь, очутившийся в ловушке. Вдруг позади него с балюстрады, окружавшей музей, снова прогремел выстрел. Пораженный в спину немец, как мешок, свалился на землю, ударившись головой о край тротуара.
Тут дон Доменико не выдержал. Вскочив на ноги, он помчался по направлению к скверу. Фашист и сам не знал, в какую сторону надо бежать. Он летел куда глаза глядят, подхлестываемый визгом пуль, которые поднимали вокруг фонтанчики мелкой гальки, бившей его по ногам. Вот и первые деревья сквера. И вдруг что-то горячее ударило его по левой лопатке. Он упал, но тут же вскочил с истерическим криком:
— Сдаюсь! Сдаюсь!
Потом, раскинув руки, снова грохнулся на землю, зарывшись лицом в клумбу.
Первым к фашисту подбежал Марио. Перевернув труп на спину, он вздрогнул.
— Смотрите-ка, — вздрогнув пробормотал он, — старый знакомый!
— Получил, чего добивался. Никто его не заставлял, — тихо сказал комиссар, с печальной гримасой глядя на неподвижное тело фашиста. — Сидел бы дома, ничего бы и не случилось, — добавил он.
— Такой конец ждет всех предателей и шпионов! — сурово заметил Сальваторе.
Перестрелка замолкла. Улицу, затянутое облаками небо заполнила тяжелая, свинцовая тишина. К Марио, Сальваторе и комиссару подошел калабриец в сопровождении старухи.
— Ну, быстро собрать оружие, и бежим, — приказал Марио. — С минуты на минуту здесь могут быть немцы. Небось они уже услышали выстрелы.
Тела двух немцев и труп дона Доменико лежали примерно на расстоянии сотни метров друг от друга. Друзья бросились подбирать оружие. Особенно ценными были немецкие автоматы, считавшиеся самым грозным оружием, и ручные гранаты, незаменимые в борьбе с танками. А чтобы вернее поражать стальные чудовища, к гранатам добавляли бутылки с бензином.
Старуха склонилась над доном Доменико. Она закрыла ему глаза и как умела прочитала над ним молитву, чтобы его душа обрела наконец покой. Она не любила зрелища смерти, особенно такой, и отчасти чувствовала себя виновницей гибели этого человека. Если бы она не предупредила патриотов, все трое были бы сейчас живы. Но зато, может быть, умерли бы другие. Война — ничего не поделаешь.
Старуха вздохнула. В конце концов, она выполняла приказание и вовсе не должна испытывать никаких угрызений совести. В крайнем случае, когда жизнь вновь войдет в мирную колею, она закажет панихиду за упокой их души. Она поднялась на ноги и прямо перед собой увидела черный силуэт. Это был немецкий солдат.
Он стоял метрах в пятидесяти на углу улицы Константинополя и целился в нее из автомата. Женщина не решалась двинуться с места, чтобы предупредить друзей, которые, вероятно, еще были заняты сбором оружия. До нее ясно доносились их отрывистые голоса.
На углу появились еще два немца. Женщина не видела, что делается в боковых переулках, но тем не менее инстинктивно чувствовала, что там тоже накапливаются немцы. Солдат, как видно, было много. Вот они двинулись вперед, держа автоматы наперевес. Женщина вздохнула всей грудью и вдруг пронзительно закричала. Затрещала автоматная очередь, и в ту же секунду четверо патриотов бросились на землю. Они сделали это так быстро и так слаженно, будто их движениями управлял точный часовой механизм. Очередь пришлась по зеленым кронам деревьев.
— К фонтану! — крикнул Сальваторе.
Старуха бросилась в противоположную сторону и побежала по улице Фория. Вслед ей послышалась автоматная очередь. Не успела женщина выйти из-под деревьев и ступить на тротуар, как ее настигла пуля. Взмахнув руками, она тяжело упала на гладкие каменные плиты тротуара и осталась лежать там, словно узел лохмотьев. А четверо патриотов, разбившись на две пары, чтобы не служить мишенью для немцев, быстро перебежали на другой конец сквера и спрыгнули в сухой бассейн бездействующего фонтана.
Прежде чем спрыгнуть вместе с остальными, калабриец на секунду задержался, вскинул автомат, снятый с убитого немца, и дал длинную очередь, которая слилась с выстрелами немцев. Потом он прыгнул вниз и бросился к Марио.
— Мы в западне! В западне! — задыхаясь, пробормотал он.
На плече у него расплывалось кровавое пятно. Комиссар положил ствол пистолета на край бассейна и открыл огонь. Рядом с ним стрелял из автомата Сальваторе. Марио оторвал от подола рубашки длинный лоскут и попробовал стянуть солдату раненое плечо, чтобы остановить кровотечение.
— Не надо, чего уж там, — простонал калабриец. — Ни к чему это теперь… А я-то мечтал вернуться домой… Так хотелось вернуться!.. — совсем тихо пробормотал он и закрыл глаза.
Марио отошел от него и занял свое место рядом с Сальваторе. К фонтану, распластавшись по земле, ползли немцы. Они приближались уверенно, не торопясь. Марио схватил ручную гранату и швырнул ее под деревья, в сторону музея, откуда, как ему казалось, доносилась самая сильная стрельба. Раздался взрыв, и к небу взлетел черно-белый столб дыма, песка и мелкой гальки. В ответ из облака прострекотала длинная автоматная очередь, и в ту же секунду Сальваторе отшатнулся от края бассейна. На его лице застыла гримаса удивления и боли.
— Ты ранен? — быстро спросил Марио.
Неаполитанец не отвечал. Выронив автомат, он схватился за грудь и несколько секунд стоял, выпрямившись во весь рост, с яростью глядя на врагов, потом рухнул на землю, ударившись об искусственную скалу, возвышавшуюся в центре бассейна.
— А когда-то здесь, наверное, плавали лебеди, — громко сказал Марио.
Комиссар кивнул головой.
— Плавали, — проговорил он.
За их спиной раздался тихий стон солдата.
— А немцы больше не стреляют, — снова сказал Марио. — Не иначе, как замыслили что-то.
— Может, нас еще не совсем окружили? — ответил комиссар. — Может быть, еще есть возможность уйти?
— А как же они? — спросил Марио, указывая на Сальваторе и солдата.
— Им уже ничем не помочь, — с грустью проговорил комиссар.
Они говорили медленно, не спеша, словно прислушиваясь к каждому своему слову. Со стороны немцев по-прежнему не раздавалось ни единого выстрела.
— Давайте отползем на ту сторону бассейна, — предложил комиссар. — Если нам удастся выскочить, мы, может быть, успеем добежать до Звездных переулков.
— Да, но ведь до них метров пятьсот. А место здесь открытое, — возразил Марио.
— Лучше уж так, чем в этой ловушке, — заметил комиссар.
Они осторожно поползли по дну бассейна, кое-где еще покрытому зелеными пятнами ила. Марио не решился взглянуть в ту сторону где, устремив неподвижные глаза в одну точку, лежал солдат. Калабриец еще дышал. Начался мелкий холодный дождик.
Едва они доползли до противоположного конца бассейна, как зловещую тишину, вот уже пять минут
