старина Гамашник. Он нарушил одно из основополагающих правил существования стражи. Это правило отнюдь не было тем, что люди, подобные Гамашнику, могли нарушать дважды. А потому его положили в промокшую землю, дождь барабанил по крышке гроба, и никто не явился оплакать его, кроме трех уцелевших членов Ночного Дозора, наиболее презираемой группы во всем городе. Бедный старина Гамашник.
Бедный старина Бодряк, подумал Бодряк.
Бедный старина Бодряк, он здесь в водостоке. И оттого он вздрогнул. Бедный старина Бодряк, вода крутится водоворотами под его нагрудником. Бедный старина Бодряк, наблюдающий, как в водостоке проплывают нечистоты. Вполне возможно, что бедный старина Гамашник имел бы сейчас более пристойный вид, подумал он.
…Он ушел с похорон и надрался. Нет, не выпил, а совсем другое слово, оканчивающееся на «ца». Пропойца, вот подходящее слово. Ибо весь мир скукожился и был отвратителен, как в искажающем стекле, только попавший в фокус, как если бы вы смотрели на него сквозь дно бутылки.
Но было еще что-то, дай бог вспомнить.
Ах, да. Ночное время. Время дежурства. Хотя уже не для Гамашника. Нужно брать новобранца. Новобранец появляется невесть откуда, не так ли? Паренек из деревеньки. Пишущий письма. Пичужка из пьянчужек…
Бодряк сдался и повалился на спину. Водосток продолжал бурлить.
Над головой полыхающие буквы шипели и гасли под дождем.
Не только свежий горный воздух дал Морковке его исполинское телосложение. Воспитание в золотом прииске, управляемом гномами, и работа по двадцать часов в день, когда он толкал вагонетки на поверхность, должна была в этом помочь.
Он шагал сутулясь. Что значит быть воспитанным в золотом прииске, управляемом гномами, которые думают, что пять футов хорошая высота для потолка.
Он всегда знал о своем отличии. Слишком много синяков и шишек для одного. А потому в один прекрасный день его отец подошел к нему, или, скорее, к его жилету, и сказал, что тот не был на самом деле, как, впрочем, он всегда верил, гномом.
Это ужасно быть в возрасте неполных шестнадцати лет и оказаться совсем другого вида.
– Мы не хотели говорить об этом раньше, сынок, – сказал его отец. – Понимаешь, мы думаем, что ты вырос из этого.
– Вырос из чего? – спросил Морковка.
– Повзрослел. А сейчас твоя мама думает, что настал час, мы оба так думаем, вернуться к твоему собственному народу. Полагаю, что не очень благородно заставлять тебя здесь ютиться, лишенного компании людей твоего роста.
Его отец вертел расшатавшуюся заклепку на шлеме, верный признак, что он сильно обеспокоен.
– Э, – добавил он.
– Но вы – мой народ! – с отчаянием сказал Морковка.
– Если можно так выразиться, да, – сказал его отец. – Но можно выразиться и по-другому, более точно и верно, нет. Понимаешь, все это генетические игры. Может это хорошая мысль уйти тебе отсюда и посмотреть остальной мир.
– Что, навсегда?
– Ах, нет! Нет. Конечно нет. Иди и посмотри все, что тебе будет угодно. Нет-нет, негоже парню твоего возраста торчать здесь… Неправильно. Ты сам знаешь, как я полагаю. Ты уже не ребенок. Ползать на коленках все время и все такое. Это неправильно.
– Но каков же мой собственный народ? – сказал недоумевающий Морковка.
Старый гном сделал глубокий вдох.
– Ты – человек, – сказал он.
– Что, как мистер Лаковый? – Мистер Лаковый приезжал в горы на телеге, запряженной волами, раз в неделю и менял товары на золото. – Один из этих Больших Людей?
– У тебя рост шесть футов, парень. А у него только пять футов. – Гном опять покрутил расшатавшуюся заклепку. – Ты видишь, что это так.
– Да, но… но может быть я просто высок для своего роста, – с отчаянием сказал Морковка. – Если бывают люди маленького роста, то почему бы не быть высоким гномам?
Отец дружески похлопал его по коленке.
– Тебе нужно взглянуть фактам в лицо, мальчик. Ты будешь на поверхности как дома. Это у тебя в крови. Да и крыша не такая низкая.
– Ты не сможешь стукнуться о небо, – сказал он сам себе.
– Постойте, – сказал Морковка, чье благородное чело наморщилась от попытки все просчитать. – Вы – гном, верно? И мама – гном. А потому и я должен быть гномом. Бесспорный жизненный факт.
Гном вздохнул. Он тщил себя надеждой, что удастся подкрасться к этой теме незаметно, может даже в течение нескольких месяцев, попытаться рассказать ему об этом мягко, но времени для этого увы не осталось.
– Сядь, мальчик, – сказал он.
Морковка сел.
– Дело в том, – горестно сказал он, когда честное лицо его крупного мальчика оказалось на уровне с его собственным, – что однажды мы нашли тебя в зарослях. Ковылявшего по обочине дороги… гм.
Заскрипела расшатавшаяся заклепка. Король был повержен.
– Дело в том, что там, на дороге, были эти… кареты. Полыхавшие в огне, как можно заметить. И мертвые люди. Гм, да. Совершенно мертвые люди. Погибшие от руки бандитов. Той зимой была очень плохая зима, и всякая нечисть бродила по горам… Потому мы и взяли тебя, ну и конечно, как я говорил, была плохая зима, и твоя мама привыкла к тебе, ну, а мы так никогда не удосужились обратиться к Лаковому провести расследование. Такова вкратце эта длинная история.
Морковка воспринял все достаточно спокойно, в основном из-за того, что почти не понял всего этого. Кроме того, насколько ему было известно, быть найденным ковыляющим в зарослях являлось нормальным методом рождения детей. Гном не считался достаточно взрослым, чтобы заниматься техническим процессом, не объясняемым ему[3] до тех пор, пока он не достиг половой зрелости[4].
– Хорошо, папа, – сказал он и наклонился так, чтобы оказаться на одном уровне с ухом гнома. – Но ты знаешь, что я… ты знаешь Мяту Каменночмокающую? Она необыкновенно красивая, у нее такая мягкая борода, как, как самое мягкое на свете… мы достигли взаимопонимания, и…
– Да, – холодно сказал гном. – Я знаю. Мы говорили с ее отцом.
А также ее мама говорила с твоей, добавил он про себя, а потом она имела разговор со мной. Очень долгий.
– Совсем не потому, что ты им не нравишься, ты – степенный парень и прекрасный работник, ты мог бы стать хорошим зятем. Четыре хороших зятя. В том-то и беда. А ей, так или иначе, только шестьдесят. Это не соответствует обычаям. Это неправильно.
Он слышал о детях, воспитанных волками. Он удивился, что вожаку стаи удавались подобные хитрости. Возможно тому пришлось поставить приемыша где-то на поляне и сказать:
– Послушай, сынок, ты должно быть удивляешься, почему ты не такой волосатый как все остальные…
Он обсудил этот вопрос с Лаковым. Прекрасный рассудительный человек, этот Лаковый. Разумеется, он знал о существовании отца у ребенка. И дедушки, он даже пришел подумать над всем этим. Люди не кажутся столь долго живущими, возможно, все это из-за усилий столь сильно нагнетать кровь.
– Появилась проблема, король[5]. Достаточно серьезная, – сказал старый человек, когда они сидели, душа в душу, на лавочке у шахты N 2.
– Он – хороший паренек, не беспокойся, – сказал король.
– Чудесный характер. Честный. Не совсем отполирован, но стоит ему приказать что-либо сделать, то он не будет отдыхать, пока все не сделает. Послушный.
– Ты мог бы отрубить ему ноги, – сказал Лаковый.
