– Эй, вы! – прокричал Ринсвинд. – Э-э… согнуть бамбук? Выражение неодобрения? Э-э… В смысле… Стойте!
Тачка остановилась прямо посреди бескрайней лужи. На Ринсвинда по-прежнему никто не смотрел. Все смотрели мимо него, или вокруг него, или ему под ноги.
В конце концов человек, толкавший тачку, как тот, который точно знает: что ни делай – все равно будешь виноват, пробормотал:
– Что прикажет ваша честь? Впоследствии Ринсвинд глубоко сожалел о том, что сказал в ответ. А в ответ он сказал:
– Значит, так. Отдайте мне всю свою еду и… неохотных собак, понял?
Местные жители удивленно воззрились мимо него.
– Черт. В смысле… упорядоченных пчел?… вид водопада?… Ах да… деньги.
Пассажиры неловко заерзали и зашушукались. Потом толкавший тачку человек бочком, опустив голову, подошел к Ринсвинду и протянул ему свою шляпу. В шляпе было немного риса, пара сушеных рыбешек и крайне подозрительного вида яйцо. И в больших круглых монетах около фунта золота.
Ринсвинд уставился на золото.
На Противовесном континенте золото встречалось в том же изобилии, что и медь. Этот факт был одним из немногих широко известных фактов о Противовесном континенте. В таких условиях затевать какой-нибудь крупный грабеж Коэну просто-напросто не имело смысла. Есть предел тому, сколько может унести любой, даже самый сильный, человек. С таким же успехом он мог бы ограбить крестьянскую деревушку и жить до конца дней как король. Больше он все равно не смог бы потратить.
Вдруг до Ринсвинда дошло, что он сделал, и ему стало очень стыдно. У этих людей почти ничего не было, кроме золота.
– Э-э. Спасибо. Благодарю. Да. Просто проверка. Да. Можете взять обратно. Я только… э-э… оставлю себе… престарелую бабушку… бежать боком… о проклятье… одну рыбку.
Ринсвинд всегда находился на самом дне социальной ямы. Независимо от размера этой ямы. Глубина ее варьировалась, однако дно всегда оставалось дном. Но, по крайней мере, яма эта была анк- морпоркской.
В Анк-Морпорке никто никому не кланяется. И если бы ему взбрело в голову подойти к анк-морпоркцу и потребовать все его деньги, то к этому моменту он уже обшаривал бы сточную канаву в поисках своих зубов и скулил от боли в паху, а его лошадь была бы дважды перекрашена и продана человеку, который клялся бы, что лошадь принадлежит ему вот уже двенадцать лет. Сей факт вызвал в нем странную гордость. Из мутных глубин Ринсвиндовой души, раздуваясь, поднималось непонятное чувство. К собственному изумлению, он обнаружил, что это порыв щедрости.
Ринсвинд спешился и взялся за поводья. Лошадь, конечно, полезная тварь, но он привык обходиться без нее. Кроме того, на короткие дистанции человек бежит быстрее лошади, а иногда первый рывок решает все.
– Вот, – произнес Ринсвинд. – Можете ее взять. В обмен на рыбу.
Человек, толкавший повозку, завопил, схватился за ручки и что было силы рванул с места, так что тачка затрещала. Нескольких человек выбросило на землю. Они бросили почти-взгляд на Ринсвинда, тоже заорали и кинулись догонять тачку.
Это похуже плеток будет, сказал Коэн. В империи было кое-что похуже плеток и побоев. Необходимость в плетках просто отпала. Если с людьми твориться такое… Ринсвинд надеялся никогда не узнать, при помощи чего империя управляет своими подданными.
Он ехал и ехал, но панорама полей казалась бескрайней. Ни тебе обглоданных кустарников вдоль обочины, ни придорожных постоялых дворов. Очень далеко вырисовывались неясные силуэты затерянных среди полей не то городков, не то деревушек, но тропинок к ним, по всей видимости, не прилагалось – вероятно, потому, что тропинки занимают под себя ценные сельскохозяйственные площади.
Утомившись, Ринсвинд спешился, присел на камень настолько вросший в землю, что его невозможно было бы сдвинуть с места даже согласованными усилиями всех окрестных крестьян, – и потянулся к карману за отобранной у бедного люда сушеной рыбкой.
Пальцы его нащупали пачку листков, которые сунул ему Профессор Спасли. Ринсвинд вытащил бумаги и стряхнул с них табачные крошки.
«Здесь изложена самая суть», сказал профессор-варвар. Однако он не уточнил, какая именно суть.
«КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК» гласило заглавие. Честно говоря, почерк был кошмарным, вернее, даже не почерк: жители Агатовой Империи писали картинками. Причем слово «емкий» не совсем точно описывало стиль их письма, скорее тут подошло бы слово «всеобъемлющий», поскольку одна картинка могла нести в себе тысячи значений.
Ринсвинд не очень хорошо читал на агатском. Даже в огромной библиотеке Незримого Университета было всего лишь несколько книг на этом языке. А листки, которые он держал в руках сейчас, выглядели так, будто тот, кто написал все это, очень волновался, столкнувшись с абсолютно непонятными для себя вещами.
Ринсвинд перелистнул пару страниц. Речь шла о некоем Великом Городе, в котором, по словам рассказчика, сосредоточились поистине удивительные, величественные вещи – к примеру, «пиво, крепкое, как удар воловьего копыта», «пироги, содержащие самые разные части свиньи». Все без исключения жители города отличались мудростью, добротой и силой или всем, вместе взятым, в особенности персонаж по имени Великий Волшебник, упоминания о котором очень часто встречались на страницах.
Кроме того, текст пестрел всевозможными наблюдениями за жизнью Великого Города типа: «Я был свидетелем, как человек наступил на ногу Стражнику у городских ворот, и Стражник сказал ему: „Твоя жена – форменная корова!“, на что человек ответил: „Да видел я тебя в месте, где солнце не светит, огромный человек“, но Стражник [18], вопреки древнему обычаю, не отделил голову наглеца от его тела». Заканчивалось описание пятью изображениями пса, извергающего жидкость, – по некой непонятной причине у агатцев эта пиктограмма означала восклицательный знак. Ринсвинд стал наугад просматривать страницы. Схема была одна и та же: сначала шло описание, представляющее собой констатацию очевидного факта, а затем (не всегда, но часто) – несколько уже знакомых Ринсвинду страдающих недержанием псов. Например: «Хозяин гостиницы сказал, что городские власти требуют налогов, но он не собирается их платить. А когда я спросил, не боится ли он так поступать, он удостоил меня следующим ответом: «[19] их всех, кроме одного, а этот пусть [20] сам себя [21]». После чего продолжил: «Этот [22] – самая настоящая [23], так можешь и передать ему». Причем Стражник, находившийся в этот момент в таверне, не выпустил из него кишки [24], а лишь сказал: «И от меня передай то же самое [25]».
Спрашивается, и что такого странного нашел в случившемся рассказчик? Люди, описанные им, говорили так, как все время говорили в Анк-Морпорке, – или, по крайней мере, выражали же самые чувства. Непонятен был лишь пес.
Однако не следовало забывать, что страна, в которой стирают с лица Диска целый город, дабы преподать урок остальным, место, безусловно, сумасшедшее. Возможно, попавшие к Ринсвинду листки – это сборник анекдотов, и он просто не понял, в чем соль. Быть может, здесь реагируют шквалом хохота на такие фразы бродячих комедиантов, как: «А вы знаете, по дороге в театр я встретил человека, так вот он вдруг взял не отчикал мне ноги, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес…»
Краем уха Ринсвинд уловил доносящееся дороги звяканье упряжей, но не обратил на него ровно никакого внимания. Он не оторвался от чтения даже тогда, когда услышал звук приближающихся шагов. Ну а к тому времени, когда все-таки решил поднять глаза, было уже поздно. Кто-то поставил ногу ему на шею.
– О, мочащийся пес, – проговорил Ринсвинд и отключился.
Раздался хлопок. В воздухе материализовался Сундук и тяжело рухнул в сугроб.
Из крышки торчал, чуть вибрируя, здоровенный мясной нож.
