22

Эхекай-охекай!

23

Потом Дети мертвецов насытились.

Они скоро уйдут, наверное, подумал Хутеллуш.

Подобно летучим мышам скоро они уберутся во тьму.

Тогда в пещеру прокрадутся гиены. Своими чудовищными желтыми зубами они отполируют каждую брошенную на пол косточку. Они раздробят и переварят даже каждую трубчатую кость. Только маленькие обломки костей останутся на пыльных каменных плитах под грубыми изображениями мамонтов, возвышающихся над травами, как мохнатые стога.

24

Он упал.

25

Сеттх был.

Шапсу был.

Сепишту был.

Они привели Людей льда и убили Детей мертвецов, сытно уснувших.

Заодно хотели убить Хутеллуша, но в тот день триба впервые за много лет добыла настоящего мамонта, провалившегося в жидкий ил у берега. Холгут, наверное, долго пытался вырваться, потому что совсем изнемог.

Лежа на боку почти не дышал.

Когда рыжего добивали, он вздрагивал, но не стонал.

Под солнцем, с остывшими в жидком ледяном иле ногами, залепленный сохнущей грязью, холгут лежал в трясине несколько дней. Вокруг ходили волки, лиса тявкала с берега, рылась в листьях, но, увидев оборванцев с копьями, сразу убежала. Охотники, боязливо оглядываясь, не приближаются ли другие холгуты, отрубили рыжему левую заднюю ногу, шею, язык, всякие другие вкусности, и принесли в пещеру горы мяса и жира. Заодно поджарили на вертеле двух самых наевшихся Детей мертвецов. Только Хутеллуш отказался попробовать чужих, потому что недавно они съели тучную женщину Илау.

Раздавались голоса.

Возвращались прятавшиеся в лесу женщины.

«...с коротким топотаньем пробежала похожая на Пушкина овца...»

Вождь, оторвав кусок поджаренного на огне мяса, пожевал его.

Оставшееся бросил Хутеллушу, но певец Нового лишь беспомощно раскрывал беззубый рот.

Кусок упал в стороне.

Хутеллуш не мог дотянуться.

Мешал неподъемный камень, державший его за ягодицу.

26

«...поэт – как альбатрос: отважно, без усилья, пока он в небесах, витает в бурной мгле, но исполинские, невидимые крылья в толпе ему ходить мешают на земле...»

27

Подползла покрытая плесенью черепаха.

Шея совсем сморщилась. Клюв царапал пол пещеры.

Откинутая рука умирающего Хутеллуша легла на плоский, побитый временем, обросший пористыми треугольными ракушками панцирь. Усталая ладонь легла на смутный отпечаток, оставленный художником Нинхаргу, жившим несколько тысячелетий тому назад.

Часть вторая

ДЕТИ МЕРТВЕЦОВ

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.

Мгновение бежит неудержимо,

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти все мимо, мимо...

Николай Гумилев

28

Апшур был.

Зря ходящий был.

Праздный скиталец был.

«...мохнатый шмель – на душистый хмель, мотылек – на вьюнок луговой, а цыган идет, куда воля ведет, за своей цыганской звездой...»

Шел, куда глаза глядят.

Бесшумно перепрыгивал ручьи.

Лисенок, рывшийся в листве, поднимал голову.

Белая сова, не поворачиваясь, глядела на праздного скитальца – шея крутилась, не зная преград. Правда, было тихо. Не трубил белый мамонт Шэли, псих носорог не делал больших куч, и Большое копье напрасно ожидало охоты в глубине пещеры, давно обжитой Людьми льда.

Смола, приклеивающая, как смерть.

Клееные пластины, которые не раздерешь руками.

Отшлифованный до блеска бивень, глубиной и сладостью отвечающий завораживающим женским взглядам. Ровдужный парус – легкий, без никаких клиньев, без всяких лоскутов, без прошвы.

Все готово.

Все под рукой.

А следов – никаких.

В лесах и в болотах, подступавших к известняковым холмам, посвистывал пустой ветер. Может, холгут сам давно стал одним из холмов. Оброс бесстыжим мхом и зелеными березками, терпеливо ждет своего часа. Только неутомимая росомаха, урча и наслаждаясь, как челнок, сшивала в кустах прошлое с настоящим, вгрызалась в еще живого олешка.

Никто не гнался за Апшуром.

Не трубил холгут, выразительно поднимая палку, зажатую в мохнатом хоботе. Недовольный шерстистый носорог, пучась и морщась, не тащился над кучей помета. Господин преследования не дышал в ухо. Холгуты вообще приходили теперь только летом и ненадолго. Может, не могли протиснуться толстыми боками сквозь густые хвойные леса, подступившие с юга.

В кожаной безрукавке безумный Апшур много раз обошел тундру.

Спотыкался на круглых травяных кочках, до крови ранил ноги осокой, но нигде не встретил больших зверей с широкой спиной, не встретил глубоких следов, затекших водой и илом. Ни разу белый мамонт Шэли не выскочил из-за угла весело потаскать праздного скитальца за короткую косу. Может, уже слышал о новых временах. О влажном тепле, накатывающемся с юга. Может, догадывался, что под сводами мрачной галереи, освещенной факелами из бересты, на специальных подставках давно ждет охоты Большое копье – совершенное оружие.

Такое большое, что пронзит в длину самого крупного турхукэнни.

«...неизвестное знал он, разгадывал тайны, о днях до потопа принес нам весть, ходил далеко, и устал, и вернулся, и выбил на камне свои труды...»

В пещере Апшур скучал, а потому приставал к робким женщинам.

Но никто вернувшегося не трогал – три его старших брата были вождями.

Некоторые охотники даже делали Апшура товарищем по жене, а то всякое могло случиться с их женами.

«...лежать бы в платьице измятомодной, в березняке густом,и нож под левым, лиловатым,еще девическим соском...»
Вы читаете Белый мамонт
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату