Досет не сомневался в успехе, но глоток скотча был, пожалуй, не лишним. Он, этот глоток, как бы отмечал переход к действиям. К действиям, конечным итогом которых являлось выяснение истины. Люди умеют скрывать свои истины, они нашли много способов их скрывать. Но способов вырвать истину ничуть не меньше.
И все же Досету было нелегко. Длинный узкий конверт с личной печатью банкира Ауса, доставленный десять минут назад вернувшимся из столицы капитаном Орбано, вызывал неприятный холодок в груди.
“Родина переживает трудные времена, — писал Аус. — Дух наживы, дух хищничества, коррупция, царившие в кабинете Народного президента, привели страну к экономическому разделу… Мы, свободные танийцы, всеми силами души веруем в успех великого дела, начатого полковником Клайвом и Вами лично, майор… Прошу принять скромные пожертвования… Уверен, они позволят Вам улучшить работу вверенного Вам отдела…”
В конверте находился и чек. Выписан он был на предъявителя.
Досет хмыкнул. Антонио Аус знал, что делал. Он не звонил полковнику Клайву, он не упрекал Ставку. Даже в письме к Досету он ни словом не намекнул на положение дочери, заключенной во Внутреннюю тюрьму.
Чувство, охватившее майора, было сложным. Он должен был выполнить приказ Ставки, должен был выяснить степень мнимой или действительной вины дочери Ауса. И в то же время оказаться полезным банкиру.
Над этим стоило подумать.
Как бы то ни было, Досет понимал Ауса. Об Отделе национальной разведки ходили по стране разные слухи. Мрачные подземелья, каменные мешки, кишащие голодными крысами, пытки током, бессоницей, химическая обработка. У Ауса были причины для тревоги, хотя Досет не верил в серьезность дела. Самолет — да! С этим следует повозиться! Но Анхела… Это тот подарок, который шлет ему, Досету, бог… Избалованная, капризная, начитавшаяся своих книжек, она могла вообразить что угодно; в конце концов, она даже туземцу могла помочь… Почему бы и нет? Ведь у нее были деньги…
По узкой каменной лестнице майор спустился в “камеру разговоров”. В этой бетонной клетке всегда пахло крысами. И — ничего лишнего! Деревянный стол, в углу — ржавая раковина. Кресло для Досета, второе — неудобное — для допрашиваемого. Наконец, “Лора” — голая металлическая кровать, снабженная системой замков и электропроводки.
Повинуясь знаку Досета, дежурный сержант передвинул кресло. Оно должно стоять так, чтобы, подняв глаза, он, майор Досет, сразу мог впиться взглядом в глаза допрашиваемого. О, нет! Он, Досет, не собирался ломать ребра дочери банкира! Но ведь, кроме нее, предстояло говорить еще и с туземцем. А из таких, как он, слова вытягивают плетью…, Впрочем, в Анхелу следовало припугнуть… Никаких сантиментов!
Спокойно и деловито майор ожидал женщину, о которой так много слышал и с которой никогда не думал увидеться.
Сколько еще?.. Около пяти минут…
Пользуясь этим, майор просмотрел доставленную на виллы “Урук” телеграмму.
Майор слышал, как лязгнула дверь, как громыхнули на каменной плите тяжелые башмаки морских пехотинцев. Потом он услышал почти потерявшиеся в этом шуме шаги Анхелы Аус, грохот затворившейся за моряками двери, и то, как Анхела Аус легкими, почти неслышными шагами приблизилась к столу и, не ожидая приглашения, опустилась в неудобное кресло.
Досет незаметно потянул ноздрями душный и сырой воздух. Ему показалось?.. Нет… От Анхелы Аус и впрямь пахло не то травой, не то лесными цветами… Непонятно пахло, тревожно.
Майор ждал. Он не спешил поднять голову.
Пусть, думал он, присмотрится Анхела к голым стенам, к “Лоре”, к ржавой раковине. Пусть хоть на секунду почувствует она отчаяние, наконец, страх. Пусть этот страх холодом сведет ее мышцы, тошнотворно уйдет к ногам и так же тошнотворно вернется к сердцу.
Он знал, когда наступает такой момент. И дождавшись, поднял голову.
Увиденное его поразило.
Дочь Ауса, кутаясь в руану, сшитую из тончайшего, прохладного даже на взгляд, шелка, чуть недоуменно, но бее особого интереса разглядывала лейтенанта Чолло, который, каменно застыв у входа, ошеломленно выкатил на Анхелу круглые поблескивающие глаза. Меньше всего, казалось, Анхелу занимал он — Досет, а все же каким-то внутренним чувством майор понял: Анхела видит его, воспринимает каждое движение и… не испытывает ни смятения, ни страха!
Досет сразу сменил тактику:
— Вас что-нибудь удивляет?
— Нет, — мягко ответила дочь Ауса и, поправив длинными пальцами сползающую плеча руану, обернулась.
Продолжить допрос Досету помешал Чолло.
— Витольд просит разрешения войти, майор!
— Пусть войдет, — как ни странно, Досет обрадовался неожиданной оттяжке.
Витольд боком, по-старчески, вошел в камеру, проворчал под нос что-то обидное в вызывающе прочно утвердил штатив посреди “камеры разговоров”.
Затвор щелкнул. Витольд буркнул:
— Благодарю!
Он мог не заботиться о вежливости, но так уж у старика получилось. Досет промолчал. Бог о ним, с Витольдом…
Ткнув пальцем в кнопку магнитофона, он холодно спросил:
— Имя?
Она улыбнулась:
— Анхела Аус.
— Место рождения?
— Я никогда ее знала ни своих настоящих родителей, ни своего места рождения. Меня нашли в Мемфисе, и до семнадцати лет я воспитывалась при монастыре Святой Анны.
— Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Образование?
— Школа при том же монастыре, затем университет Эльжбеты.
— Где проживали последние пять лет?
— В Ниданго. Но часто выезжала в столицу.
— Ваша знакомства?
— Кто именно вас интересует?
— Самые близкие друзья.
Она без колебания назвала известную модистку; двух художников, о судьбе которых Досет ничего не знал; семью социолога, публично расстрелянного еще в марте — за связь с либертозо; семью Народного президента, высланную в Уетте; доктора Курта Шмайза, еще не вернувшегося в Танию; наконец, жену генерала Нуньеса и, не без милой улыбки, полковника Йорга Клайва.
Пока Анхела говорила, Досет внимательно ее изучал. Восхитительная, в высшей степени восхитительная женщина! Хотелось улыбнуться, прикоснуться к ее рукам, которые она прятала под руаной…
Досет поймал себя на том, что откровенно любуется Дочерью Ауса, и холодно заметил:
