плоскому берегу полуумершей грязной реки, были, собственно, окраиной Города. Соловья это устраивало.
За Костей-Пузой тянулся длинный след.
Впервые Костя Соловьев попал в руки закона лет в пятнадцать.
Шел шестьдесят восьмой год. Из колонии Костя Соловьев вышел в семьдесят первом, уже Костей-Пузой. Кличка и имя были выколоты на пальцах, будто Соловей всем бросил вызов: вот он – я! А дуги, дескать, пусть медведь гнет. К сорока годам он изучил «Кресты», Бутырку, Владимирскую пересыльную и массу других интересных мест. Убийство в Свердловске, разбой в казахских поселках, мокрые дела в Томске и в Городе...
В ночь засады в деревянном домишке, выходящем глухой стеной в огород старика Пыжова, пировали Костя-Пуза, его двоюродный брат и мрачноватый тип, известный уголовному миру не менее чем по семи кликухам. В эру свободы, объявленной в стране, Соловей и его подручные не теряли времени даром. Уж они-то чувствовали себя свободными.
Засада не удалась.
Несмотря на пиршество, бандиты держались настороже.
На голос милицейского капитана, предложившего бандитам сдаться, Костя-Пуза ответил выстрелами из обреза. Его поддержал двоюродный брат, пустив в ход газовый пистолет. Пользуясь всем этим шумом, Костя-Пуза через угольный люк осторожно выскользнул в темный огород старика Пыжова и в темноте налетел прямо на Шурика. Был момент, когда Шурик понял – он не отобьется от Соловья. К счастью, подоспел Роальд. Обирая с одежды обрывки картофельной ботвы, Шурик присел на какой-то ящик. Его трясло. Роальд хмуро сказал:
«Сашку ранили».
«Где он?»
Роальд кивнул в сторону дома.
Сашка Скоков, правда, лежал на старом половике, брошенном под перила деревянного крылечка. Вышедшая луна ярко освещала запущенный двор и повязанных подельников Соловья. Рядом с ними стоял, нервно потирая длинные руки, хозяин дома – спившийся мужичонка в потасканной телогрейке Без перерыва, сам себя не слыша, он повторял одно и то же: «Чего ж это так, мужики?» Несло перегаром, кислятиной, влажной землей, кто-то из милиционеров по рации вызывал «скорую», у всех были злые лица.
«Ты как?»
Держась за плечо, Скоков беспомощно и удивленно хмыкнул.
«Да ладно. Ничего вроде».
И добавил:
«Выживем».
Вот это удивление и доконало Шурика.
Он даже курить не стал. Он даже слова не сказал. Просто вернулся в огород. Костя-Пуза, в наручниках, все еще лежал в картофельной ботве лицом вниз и злобно скрипел зубами. «Ты, мент! – шипел он в сторону Роальда. – Я тебя еще поимею!»
Роальд курил.
Он был спокоен, но появление Шурика его насторожило.
«Мотай отсюда, – сказал он грубо. – Скокову помоги или ребятам».
«Да ладно, – благодушно кивнул милицейский капитан, очень довольный тем, что ранен не его человек. – Я его понимаю. – Похоже, он действительно понял Шурика. – Пусть набежит разок».
Шурик с маху пнул Соловья в живот.
Крысы! Что позволяет крысам плодиться с такой неистовой, с такой невероятной силой? Он ничего не видел и ничего не чувствовал. Он бил ногами хрипящего, катающегося в картофельной ботве Костю-Пузу, а милицейский капитан благодушно придерживал за плечи хмурого Роальда и только повторял: «Да ладно. Пусть набежит разок».
Крысы, подонки, плесень, сволота, паскуды!
Ладно. Хватит воспоминаний. Шурик водрузил поднос на тумбочку и с кружкой пива в руках вышел на балкон. Может, Роальд прав? Может, просто надо простить всех? И Пузу, и прочих?
Смеркалось.
Душно несло травой, вялыми листьями. За темными кустами китайской сирени Константин Эдмундович, первооткрыватель, а может, первопокоритель, упорно гнался за каменным пионером, держа в откинутой руке серп. А снизу, из кафе, доносилось:
– Пришел, значит, мужик в столовую...
– Да сгорит она, – сипло перебил рассказчика Лигуша. Кажется, он перебрался за столик Гаргоса и его приятелей. – Уже на той неделе сгорит!
– Да нам-то что? Не мешай! – обозлился Гаргос. – Ты даже не спросил, о какой столовой я говорю.
– А чего спрашивать? Бывшая орсовская.
Уходя от Шурика, Лерка сказала: ты работаешь на помойке, тебя убьют на помойке, тебя не могут не убить. Ты столько дерьма пересажал в тюрьмы, что тебя все равно убьют. Чем больше дерьма вы сажаете в тюрьмы, тем больше его вываливается обратно.
Наверное, Лерка права.
Затренькал телефон. Звонить мог только Роальд. Самое время обменяться впечатлениями о человеке, пятнадцатого которого убьют. Он вернулся в комнату и поднял трубку.
– Ты уже лег? Это я, твоя ласковая зверушка! Чувствуешь, какая я нежная и гибкая? Это потому, что в прежней жизни я была кошкой.
– Да ну? – удивился Шурик. – Ты это точно знаешь?
– Ну конечно, котик! – простонала невидимая собеседница, опаляя Шурика огнем неземной страсти, и задышала тяжело, неровно, многообещающе: – Ты у меня обалденный мужик! Я как тебя впервые увидела, так сразу решила: ему отдамся!
– А где ты меня впервые увидела?
– Я теперь куда ни гляну, везде ты! – задыхалась незнакомка. – Глаза закрою, ты стоишь предо мной...
«Барон! Барон!!» – донеслось с улицы.
«Наверное, я схожу с ума, – догадался Шурик. – Не надо было ехать в Т. Я тут когда-то уже сходил с ума». Он был уверен: звонила Кошкина. Правда, в автобусе ее голос звучал низко и злобно. А сейчас, когда она не громила масонов, голос звенел, как эолова арфа, как морской накат на таинственном берегу. Кошкина умоляла: не набрасывайся на меня сразу! Ну, подразни меня! В голосе Кошкиной волшебно дрожала туго натянутая струна. Она стонала: не торопись!
– А вы не ошиблись телефоном?
Голос Кошкиной изменился:
– Сорок семь тридцать три?
– Сорок семь тридцать два.
– Я в суд подам на телефонную станцию!
– Не стоит, – сказал Шурик. – Я все равно собирался вам позвонить.
– Ну да, «позвонить»! А предоплата? Я не шлюха, чтобы работать бесплатно. И не проститутка, чтобы бежать на первого поманившего самца. Я просто помогаю робким стеснительным мужчинам преодолеть застарелые комплексы. Мой телефон, он только для таких мужчин!
– А выбор?
– Какой выбор? – опешила Кошкина.
– Есть у вас разрешение на работу с тихими стеснительными мужчинами? Судя по вашему молчанию, нет. Я не ошибся? А вот у меня имеется разрешение на отлов всех, кто пытается таким образом работать с мужчинами.
– Вы это к чему?
Шурик усмехнулся:
