того, чтобы самому стать идолом. Однако спокойно пребывать на пьедестале могут только удостоенные особой милостью богов — идиоты, преступники, герои…
Обуздание физических потребностей вовсе не обязательно приводит к миру. Чтобы обрести мир, мы должны обуздать и свои духовные потребности…
Свершить — значит мочь, а мочь — значит свершить. В конечном итоге наша жизнь не в состоянии вырваться из этого порочного круга. Другими словами, в ней нет никакой логики. Став слабоумным, Бодлер выразил свое мировоззрение одним только словом, и слово это было женщина. Но для самоуважения ему не следовало так говорить. Он слишком полагался на свой гений, гений поэта, который обеспечивал ему существование. И потому он забыл другое слово. Слово „желудок“…»
Впитать это в себя — уже школа. Владимир Захаров, поэт и физик, свое знакомство со Стругацким- старшим весьма реалистично отобразил в стихах.
Перевод Аркадия Стругацкого. Он пел эту песенку и по-русски, и по-японски.
— Вы были с ним друзья?
— Сильно сказано, большая разница в возрасте… Хотя июльским утром, в некой квартире на юго- западе, семь бутылок «Эрети», было такое грузинское вино, дешевое, кисленькое, но совсем неплохое…
17
«Собственно, — писал Борис Натанович в „Комментариях к пройденному“, — можно утверждать, что событийная часть нашей биографии закончилась в 1956 году».
В дальнейшем авторы книги еще не раз вернутся к этой фразе.
«Признаюсь, я всегда был (и по сей день остаюсь) сознательным и упорным противником всевозможных биографий, анкет, исповедей, письменных признаний и прочих саморазоблачений — как вынужденных, так и добровольных. Я всегда полагал (и полагаю сейчас), что жизнь писателя — это его книги, его статьи, в крайнем случае — его публичные выступления; все же прочее: семейные дела, приключения-путешествия, лирические эскапады — все это от лукавого и никого не должно касаться, как никого, кроме близких, не касается жизнь любого, наугад взятого частного лица…»
Мы специально выносим признание мэтра в конец первой главы.
Чтобы не руководствоваться его скрытыми указаниями.
Глава вторая. ЗВЕЗДОПРОХОДЦЫ
1
В творчестве братьев Стругацких совершенно явно выделяется период, который можно назвать «ранним романтизмом». Он продолжался примерно с середины 50-х годов прошлого века до 1962 года. Это еще не те Стругацкие, которых будет неистово любить советская интеллигенция, это еще не те Стругацкие, которые займут нишу в тонком, почти прозрачном слое духовных учителей той же интеллигенции, но это уже известные писатели со своим кругом поклонников. «Ранний романтизм» сыграл роль колыбели, в которой подрастало художественное мастерство. Этот «ранний романтизм» составил литературное младенчество, а за ним и детство Стругацких…
2
Если писатель в те годы решал стать фантастом, дверь перед ним была одна — дверь фантастики научной, НФ. Фэнтези или мистической литературы в СССР периода «зрелой Империи» не существовало и существовать не могло по определению. Позднее, когда литературе позволят несколько большую пестроту и разнообразие, тоненькой струйкой потекут ручейки первой советской предфэнтези (О. Ларионова, Е. Богат, Л. Козинец), а в мейнстриме оживет мистика (В. Орлов, В. Тендряков). Но для 50-х, для времен Никиты Сергеевича Хрущева, все это пребывало под строгим табу. Не то что не создавалось, а даже почти и не переводилось.
Что же касается НФ, то о переводе колоссального большинства зарубежных ее образцов оставалось лишь мечтать. Англо-американская, французская, японская фантастика находилась в планах советских издателей, мягко говоря, на глубокой периферии, пусть и пользовалась она у читателей невероятным спросом. Переводили зарубежную фантастику мало и с большим разбором, опасаясь заразить белоснежные родные просторы каким-нибудь идеологическим вирусом. А попытки достать «чужие» тексты в оригинале оборачивались иногда серьезными неприятностями. «Оттепель» приоткрывала калитку «идеологических послаблений», но калитка в «непрогрессивную» заграничную фантастику оставалась запертой. Переводы «самопальные» черный рынок уже мог предложить, но… какого качества! И по каким ценам!
Советская НФ все еще жила воспоминаниями о произведениях Александра Беляева, оборонных фантазиях довоенного времени, покорением Арктики по сценариям, предложенным Александром Казанцевым и Леонидом Платовым, да еще штурмом космоса, как это виделось, скажем, Владимиром Владко и Георгием Мартыновым. Впрочем, повесть Мартынова «220 дней на звездолете» (1955) прозвучала тогда чуть ли не трубным гласом, зовущим самых талантливых и самых амбициозных фантастов в звездные плавания. Наверное, она и на молодых Стругацких оказала влияние.
Очень широкое признание в те годы получило творчество Ивана Антоновича Ефремова. Еще в 40-х начали публиковаться его рассказы, наполненные поэзией дальних странствий и научного поиска. Появились они, кстати, не где-нибудь, а в «Новом мире» и получили высокую оценку А. Н. Толстого. Ефремов писал о людях, открывающих перед человечеством новые пространства. Он писал о людях, способных посвятить свою жизнь науке, а если потребуется, то и рискнуть этой жизнью, добывая новые знания. Большую популярность получила повесть Ефремова «Звездные корабли» — о первом контакте с внеземными цивилизациями, а в 1957 году в журнале «Техника — молодежи» из номера в номер начал печататься его масштабный роман-утопия «Туманность Андромеды».
У советской НФ той поры были свои плюсы и минусы.
Как ни странно, плюсом для нее явилась оторванность от богатых традиций и находок мировой фантастики, что позволило ей развиваться самостоятельно, никого не повторяя и не копируя. А романтика космических путешествий, освоения незнаемых земель, научного эксперимента давала ей то «бродильное вещество», которое зажигало энтузиазмом сердца читателей, да и самих писателей. Сколько парней и
