– ...да ты, Витя, посмотри!
Калинин широким жестом обвел зеленые мумии.
– Как думаешь, почему люди идут смотреть на весь этот ужас? На все эти вырезанные органы, на не родившихся детей, на мумифицированных ссохшихся женщин? Да потому, что смерть вездесуща. Доходит? Смерть – самое распространенное в природе явление. Рано или поздно каждый подходит к черте, которая отделяет его жизнь от смерти. И никто, переступивший указанную черту, назад не возвращается.
Калинин уже не обращал внимания на заложников. Простреленная нога ныла, но он старался и на боль не обращать внимания, только легонько поглаживал повязку, наложенную поверх брюк.
– ...назад никто не возвращается. Доходит? Некому рассказать о том, что происходит там. Все наши представления о загробном мире, Витя, базируются на прозрениях мудрецов и откровениях мистиков. Сам знаешь, как им доверять, – Калинин покачал головой. – Мифы и легенды не в счет. Дело не в них. Люди самым естественным образом стараются приписывать божественным силам то, чего не в силах понять. Вот если бы мой отец... или близкий друг... или твой близкий друг, Витя... если бы кто-то из них вернулся оттуда... и рассказал бы, где ему довелось побывать, что он увидел, как там обстоят дела, тогда я, может, поверил бы. А так... Чепуха... Обычные суеверия... Ты вот рассказывал о своих погибших в Чечне друзьях, им, наверное, было бы что рассказать нам, правда? Почему-то любой человек до истерики хочет знать, что ждет его после смерти. Райские сады или адское пламя? Новая за-жизнь или вечное ничто? Человек боится смерти, Витя, но ничто его так сильно не притягивает как смерть. Парадокс, да? У животных ведь не случается самоубийств. А почему? Да потому, Витя, что звери, птицы, рыбы не подозревают о том, что они не вечны...
Калинин оглянулся, и прислушивающиеся заложники со страхом отвели глаза.
– ...человек – болтливое животное, Витя. И думающее. Самоубийство для него не просто выход из некоей безвыходной ситуации, не просто избавление от мучительной, неизлечимой болезни или невыносимых душевных страданий, но еще и особая эстетика... Скажем так... Новая эстетика... Слышал? – ухмыльнулся он. – Так и назовем... Новая эстетика. Почему нет? Выстрелить в висок или выпрыгнуть в окно способен любой дурак, а вот человек творческий, человек думающий, человек взыскующий, Витя, даже к акту самоубийства подойдет иначе. Смерть можно нарядно оформить, ее можно обрядить сообразно цели, правда? Вспомни японское харакири – это же не просто самоубийство, это настоящая песнь во славу человеческого духа! Это настоящий театр для избранных. В коротком прощании распорядись тем, что после тебя останется, прости врагов, долги, оскорбления, продумай технику ухода... – щеки Калинина зарумянились от волнения. – Яд? Нож? Пистолет? Неважно. Можно и камнем красиво башку разбить. Или так выбросится из окна, чтобы от машины, на которую ты упал, торжествующе стекла брызнули. Или возьмем коллективное самоубийство... Вот где простор для творчества... Главное найти достойных партнеров, не разменяться на пошлость... Пока в Сети нет настоящей цензуры, ищи понимающих людей, они откликнутся... Уверяю тебя, откликнутся... Не так страшно, когда ты не один ищешь ответ на мучающие тебя вопросы, правда?
– Хочешь склонить их к коллективному самоубийству? – хмуро усмехнулся Шивцов, кивнув на заложников.
– ...нет, я не об этом. Это мелко. Я о жажде знаний. Ты только вспомни обо всех многочисленных приспособлениях для пыток и умерщвления, придуманных человечеством на протяжении последних тысяч и тысяч лет. Несть им числа! Можно подумать, что людей ничто за всю их историю так не интересовало и не интересует, как совершенствование самых разнообразных орудий убийства. На смену топору приходит гильотина. На смену виселице приходит электрический стул. Если бы электричество было открыто во времена Ирода, Витя, уверен, христиане носили бы сегодня на шеях не кресты, а миниатюрные электрические стульчики...
Шивцов сплюнул.
Он не узнавал Калинина.
– ...вспомни Арвина Майвеса. Этот жизнерадостный каннибал из Берлина разместил в Сети сообщение о том, что ищет молодого, крепкого мужчину, который позволил бы себя съесть. И что ты думаешь? Облом? Да нет, желающий нашелся. Понимаешь? Они встретились и Арвин Майвес красиво заколол жертву перед включенной видеокамерой, а потом порезал счастливого дурака на куски, и часть их съел, а часть – заморозил. Арестовали Арвина Майвеса только после второго его пришествия в Сеть. В тюрьме каннибал написал мемуары, по которым сняли популярный художественный фильм. Миллионы, десятки миллионов благодарных зрителей и читателей! Доходит? Понимаешь, в чем тут фокус? Этот Майвес не думал скрываться. Напротив, он специально засветился в Сети, он специально обставил акт убийства и поедания жертвы как некое увлекательное эстетическое действо. Он не боялся оставить улики, наоборот он их активно оставлял! И постановка действия ему удалась, черт побери! Его до сих пор помнят! Вообще вся современная массовая культура, Витя, построена на крови. Сцены насилия в художественных фильмах множественны и натуралистичны. Документальные фильмы спорят с художественными если не выразительностью видеоряда, то хотя бы детализацией самых жестоких подробностей, часто переходящих в откровенное смакование. Нынче ни один издатель не рискнет выпустить роман, в котором нет перерезанного горла или отрубленной головы. Что больше всего дергает нервы? Ну да, война, терроризм, секс, массовые убийства. Смерть и секс в нашей жизни занимают все более видное место. Даже во время самой разгульной вечеринки люди умолкают, увидев на экране телевизора падающий самолет, самые добрые самаритяне улыбаются, когда пуля хорошего полицейского разносит мозги нехорошего преступника. Посмотри вокруг. Посмотри на этих серых перепуганных людей, у них глаза покраснели от страха. Организмы с аналоговой нервно-мышечной структурой... Всего лишь... Точнее не определишь... Но лучшего материала для творчества не найти... Осмотрись... Чувствуешь?... Эти мерзкие мумии, сумеречность, страх, кровавый бассейн, натянутые нервы... Господин немец фон Хагенс удачно угадал сцену...
Калинин понизил голос.
– ...власти депрессивного городка, в котором фон Хагенс открыл свой «Пластинариум» надеялись на
