Затем поднимается Миша Зильбер. Он прощается с другом, благодарит Шоэля за его лекции.
– Спасибо тебе от всех нас, – говорит он, запинаясь. – Ты познакомил нас с городами далекой, но родной земли, с ее географией и топографией, с ее климатом и хозяйством, рассказал о поселениях и обществе. Теперь мы можем представить себе Галилею, Иудейские горы, Яффо, Иерусалим, Негев и Заиорданье, знаем что в Ришон-ле-Ционе есть винный завод, но знаем также и то, что там есть комары и малярия. Все это мы узнали от тебя, нашего друга. А теперь ты снова уезжаешь, и все мы желаем тебе счастливого пути…
Так говорил Миша, не любивший выступать перед публикой. Но на него всегда можно было положиться, ибо он представлял себе мир царством справедливости и правды, где не должно быть места лукавству и обману. Недаром Миша так глубоко запал в душу маленькой Лее Цирлиной – вон какими глазами смотрит она на своего кумира.
В те времена еврейская молодежь по-прежнему пребывала в черте оседлости, и отцы считали необходимым посылать своих детей в хедер, учить ивриту, отмечать бар-мицву. Февральская революция еще не предоставила евреям права проживания в больших городах. Но уже отменены были ограничения в отношении образования, и российские гимназии тут же заполнились еврейскими юношами и девушками. Поступил в местную гимназию и Миша Зильбер.
Два последних вечера Шоэль провел с матерью и сестрой, а утром следующего дня уже сидел в вагоне поезда, полного людей, мешков, корзин и махорочного дыма. Вот скрипнули рельсы, застучали колеса. Привычный к дороге, Шоэль даже не поднял головы – он давно уже погрузился в чтение. Время идет медленно, за грязным окном вагона сгущается осенний вечер. Проходит усатый кондуктор в мятой форме и с тускло светящимся фонарем. За окном проносятся степные просторы Украины.
Глава 10
Минуло три месяца с тех пор, как Шоэль покинул Одессу. Теперь, вернувшись, он, прежде всего, столкнулся с Цадоком Эпштейном. На вид тому было лет сорок. Прямо со лба у него начиналась большая, круто уходящая вверх лысина. Говорят, что огромный лоб – свидетельство большого ума. Цадок и в самом деле был весьма неглупым человеком. Кроме того, он отличался неподдельной добротой и имел поистине золотое сердце, хотя и любил пожить в свое удовольствие. Цадок вел в Румынии торговые операции, связанные с поставками древесины.
С приездом Цадока жизнь тети Гиты изменилась, полностью подчинившись ритму жизни и желаниям мужа. Да и вообще семья обрела наконец необходимую полноту. Любимого племянника Шоэля давно уже признали здесь своим, хотя в этом сердечном доме даже домработница Поля жила на правах близкого человека. Но жизнь-то у каждого была своя. К Поле, например, дважды в неделю ходил некий Митя – высокий, здоровый и крайне молчаливый парень. Митя содержал жену и троих детей, которым Поля время от времени собирала подарки. Оба происходили из одной деревни Елизаветоградского уезда, знали друг друга с детства, и так уж получилось, что их несостоявшаяся в юношеские годы любовь внезапно пробудилась именно сейчас.
С приездом отца лентяй Арик почувствовал настоящую свободу. Гита полностью потеряла над ним контроль, и мальчишка делал, что хотел. Цадок любил развлечения, карты. Классический одессит в самом лучшем понимании этого слова, он отличался мягкостью и приветливостью нрава, но при этом полагал, что каждый выход в свет супружеской пары должен производить особое впечатление. Поэтому Гите надлежало всегда быть красиво одетой, с прической и маникюром, не говоря уже о самых изысканных духах и украшениях.
Словом, в доме поселился добрый призрак вечного праздника, Цадок с женой не пропускали ни одной премьеры – была ли то опера, оперетта, драматический спектакль или концерт. И стоило где-нибудь показаться лысине Цадока, как все знали, что Гита находится где-то рядом. Еще с тех времен, когда он нахально выкрал ее из родного дома, Цадок не собирался прятать свой прекрасный цветок за дверью с мезузой.
На Арнаутской постоянно собирались друзья-приятели, играли в преферанс, засиживались до утра. В результате Арик неожиданно обрел свободу и мог бездельничать, сколько душе угодно. Учительница музыки Антонина Дмитриевна все еще приходила по три раза в неделю, и к великой печали мальчика ему приходилось выстукивать надоевшие гаммы и упражнения. Арику казалось, что только взрослые, такие как Шоэль, могут вытерпеть эту невыносимую скуку.
Теперь главным воспитателем Арика сделался отец. Но, увы! – мог ли Цадок со своим золотым сердцем добряка и весельчака воздействовать на сына-лоботряса? Что же касается Гиты, то, с приездом дорогого мужа, у нее не осталось никакого влияния.
– Он ведь ничего не делает! – возмущалась она, но Цадок лишь радостно улыбался в ответ:
– Ну и что? Пускай отдыхает, успеет еще выучиться!
– Но время-то проходит! – чуть не плакала Гита.
Цадок смеялся:
– Да это в тебе Моше-меламед говорит!..
Вот и говори после этого с Цадоком – даром что лоб его втрое выше и умнее обычного! Модный спектакль «Ханчи в Америке» и театр Болгаровой ему в десять раз интересней, чем воспитание собственного ребенка! Но дочь Моше-меламеда все же хочет для своего сына другого, и она просит Шоэля серьезно заняться Ариком. И хотя мальчик лодырь и упрямец, Шоэлю все же удается с превеликим трудом воздействовать на него. И то хорошо!..
Сын еврейского местечка, Шоэль с детства на собственной шкуре узнал, что такое труд. Но здесь, в Одессе, дела так его завертели, что у него буквально не оставалось ни одной свободной минутки. Учеба в шестом классе гимназии и домашние уроки поглощали почти все его время. А кроме того – уроки музыки, занятия спортом, возня с непослушным Ариком!.. И, конечно же, дружба с Борей Шульбергом, за спиной которого маячили не только знаменитые сыщики и следопыты! Хана – вот кто занимал Шоэля больше всего – подросшая и загоревшая за лето сестренка Бориса! Как хорошо, что математика ей по-прежнему не дается!
Теперь всякий раз, когда Шоэль бывал у Шульбергов, он как бы между делом помогал Хане готовить задания по математике. Жаль, что это происходило не так часто, как бы ему хотелось… Отец Бори и Ханы, Ицхак Меир, трудился в пекарне, и о нем мы еще поговорим позже. Но о матери, Софье Марковне, можно сказать не откладывая. Во-первых, эта дородная дама лет пятидесяти принадлежала к славному племени тех, чей возраст уменьшается с годами. Во-вторых, ее фигура напоминала крепкое полено, из которого выпирал живот, взявший себе манеру, наоборот, с годами увеличиваться. Над могучим торсом возвышалась короткая шея. Но вся эта тяжелая мощь совершенно неожиданно завершалась очень симпатичным личиком с прямым небольшим носом, добрыми еврейскими глазами и нежно очерченным ртом. У Софьи Марковны был мягкий, певучий, так присущий одесситам говорок.
Но в семье верховодила именно она, тем более что никто и не думал возражать против этого. И дети, и сам Ицхак-Меир были вполне довольны сложившейся иерархией подчинения. Так она и командовала, пока дети не выросли и не повзрослели. И вот уже сын кончает гимназию, а вчерашняя маленькая девчушка превратилась в цветущую красавицу. Посмущавшись и посомневавшись, Шоэль, наконец, решился и зачастил к Шульбергам уже без каких-либо специальных предлогов. Честно говоря, в доме у тети Гиты теперь бывало чересчур шумно – добрейший Цадок вовсю наслаждался домашним счастьем.
Вот и приходится Шоэлю искать приют в доме Шульбергов, где они с Борей вместе готовят уроки, а главное – решают с Ханой задачки по математике. В последние дни Хана заметно изменилась – стала вдруг смущаться, краснеть, но при этом кокетничать и играть глазками. Стоило Шоэлю невзначай коснуться ее руки, как сердце девушки замирало. Странно, что ее братец – великий специалист и знаток мирового сыска – ничего этого не замечал…
Зато мудрейшая Софья Марковна давно уже все приметила и поняла. Собственно, там и понимать-то нечего, все и так очевидно: с какой стати дочкины щеки беспричинно заливаются алой краской? И почему это вдруг ночами напролет она беспокойно вертится и вздыхает, мешая матери спать? Словно заразившись дочкиным беспокойством, ворочается и Софья Марковна. С бигудями на голове и тревогой в сердце, спускает она свое грузное тело с кровати и босиком шлепает к Хане.
– Ханеле, что с тобой?
Но Хана уже крепко спит. Мать долго стоит возле ее кровати и смотрит на дочь. В последнее время Хана
