четырех других, кажется ему вполне пригодным для обучения. Это хедер, который был основан не так давно ныне ликвидированным обществом «Тарбут». Дети там учатся в двух светлых и больших комнатах, сидят на удобных скамьях…
Это звучит совершенно неожиданно для высоких судей. Вот те на! Что он такое болтает, этот чертов Якубович? Его что, для этого поставили на трибуну? Коган морщится, непроизвольно сжимает кулаки. Зато публика слушает внимательно, затаив дыхание. В зале и герои нашего рассказа: Шоэль с отцом, Ханеле, Миша Каспи и его сестра, Лееле Цирлина, синагогальный служка Хаим и многие другие наши знакомые. Из них одна только дочка Хаима – комсомолка Лея – безоговорочно стоит за новую жизнь, против закосневшего хедера и традиционных законов.
Вслед за Якубовичем на трибуну поднимается третий член проверочной комиссии, учитель Визшанский. Чего можно ожидать от этого выкреста, будь он неладен? Уж он-то наверняка начнет сейчас поносить хедеры и бедных меламедов! Из зала слышится нарастающее шиканье; кто-то из публики кричит: «Выкрест, предатель!» Аба Коган яростно звонит в колокольчик… ах, какой нынче
Глава 25
Визшанский еще не успел открыть рот, а сидевшие в зале уже ополчились против него. Ведь публика здесь, несмотря на все усилия Абы Когана и его помощников, в большинстве своем религиозная. Да и вообще коммунистов в городке – как новых, так и из бундовцев – по пальцам пересчитать. Зал заполнен главным образом верующими людьми и сионистами-националистами, которые сумели всеми правдами и неправдами добыть входные билеты. И перед таким залом какой-то подлый выкрест станет осуждать хедер? Да кто он вообще такой, этот Визшанский?! – Высокий очкарик с обвислыми усами, который только и делает, что, поигрывая тростью, чинно прогуливается по местечку. Идет себе и крутит палочкой с набалдашником из липового дерева, словно обдумывает какие-то важные дела!
А какие у него могут быть дела, у выкреста? Вот уже несколько лет он живет здесь со своей Агриппиной – статной женщиной, которая то и дело рожает ему детей-полукровок. Любовь у них, видите ли! Дом Визшанских окружен пышным садом из плодовых деревьев – там и яблоки, и слива, и груша – супруги умело ухаживают за деревьями. И все бы хорошо, да вот незадача: объявили евреи Моисею Ефимовичу негласный бойкот. Сколько он ни прогуливается со своей тростью, сколько ни ухаживает за садом – не признают его евреи за своего, и все тут!
Моисей Ефимович преподает географию в классе, в котором учится Мирьям, и всем доподлинно известно, что у него никогда не возникало конфликтов с ученицами – будь то еврейки или нееврейки. Примечательно и то, что предмет Визшанского девочки любят, хотя, казалось бы, кому охота зубрить названия стран, столиц, морей и рек, не говоря уже о всяких там островах? А вот любят его уроки – факт.
Говорят, что в молодые годы много поездил по свету Моисей Ефимович – вдоль и поперек исколесил и Россию, и другие страны, пока не осел в городке со своей Агриппиной. Ученицы между собой называли его Визшак – неизвестно, то ли из симпатии, то ли в насмешку. И вот стоит теперь этот Визшак на трибуне и будет сейчас на своем прекрасном идише громить наши бедные хедеры…
– Да, – ровным спокойным голосом произносит учитель географии. – Я посетил хедеры с комиссией, созданной по поручению товарища Абы Когана. Проверил содержание программы обучения, методы преподавания, отношения между меламедами и учениками, а также степень усвоения учебного материала. Не все хедеры построены по одной модели. Один из них – созданный упраздненным обществом «Тарбут» – кажется мне вполне удовлетворительным.
В трех других хедерах положение плохое, прямо-таки скверное положение. Ну, об этом уже говорили товарищ Левинсон и доктор Якубович. Меламеды – люди старые, нервные и упрямые – не отказываются от применения розог. В двадцатом веке такое отношение к ученикам достойно порицания.
Что же касается содержания учебной программы, то, хотя он, Визшанский, и далек от религии, он в то же время ничего не имеет против воспитания в религиозном духе… В этот момент на лице нашего председателя, Абы Когана, отчетливо читалось: «Что он там болтает, этот длинный идиот?» Но Визшанский продолжает гнуть свое.
– По моему мнению, – все так же спокойно говорит он, – если родители желают, чтобы их сын учился на иврите, это их личное дело, они имеют полное право решать…
Ну, это уже слишком! Председатель суда резко прерывает оратора:
– Товарищ Визшанский, это ваше мнение никак не связано с обсуждаемой здесь темой. Вы должны говорить о педагогической стороне обучения в хедере.
Визшанский пожимает плечами:
– Необходимо существенно изменить программу обучения в хедере. К Пятикнижию и молитвеннику нужно добавить предметы светского содержания: математику, физику, историю, географию. Конечно, время религиозного хедера ушло, однако если родители против его ликвидации, то нельзя действовать запретительными административными методами. Можно просто внести изменения в метод и программу обучения…
Аба Коган мрачно барабанит пальцами по красному сукну: чертов эксперт ломает запланированный спектакль! Но в этот момент вмешивается судья Айзенберг – некрасивая женщина лет под сорок, в прошлом – деятельница Бунда. На голове у нее красный платок, завязанный узлом на затылке, как это принято теперь у активисток пролетарской революции. Она обращается к Визжанскому с коварным вопросом, который наверняка припрет его к стене:
– Странно это слышать, Моисей Ефимович. Если Вы считаете возможным религиозное обучение, то почему же вы женились на русской женщине?
– Полагаю, что этот вопрос не имеет отношения к проблеме хедера, – улыбается Визшанский. – Но если уж вы так настаиваете, то извольте, я отвечу. Жена моя, действительно, русская, но она прошла гиюр[114], так что женаты мы в соответствии со всеми традиционными законами!
В зале шум: похоже, на этот раз Аба Коган попал впросак! Вот тебе и выкрест! Во-первых, никакой он не выкрест! А во-вторых, на поверку это такой защитник религиозного обучения, что хоть в меламеды его принимай! Аба Коган поспешно звонит в колокольчик – объявляется перерыв до следующего дня.
Назавтра суд открывается в напряженной обстановке. Вызывают свидетелей – по трое с каждой стороны. Обвинение представляют опытные ораторы – все, как на подбор, бывшие бундовцы, искусные спорщики. Они хорошо знают предмет обсуждения. Каждый из них прошел в свое время хедер, а один даже учился в йешиве. Ну, и что осталось в их душах после хедера? – Самые мрачные воспоминания! Хедер, говорят они, это натуральная инквизиция для души и тела. Какое воспитание могут дать невежественные меламеды? Детей запихивают в тесную грязную комнату, лишают их детства, заставляют часами сидеть на сломанных скамейках, а что в итоге? – Искривление позвоночника, бледность, болезни.
А чем забивают детские головы? Пятикнижием и толкованиями Раши [115], Библией и Талмудом – всей той религиозной белибердой, которая никому не нужна в современной жизни. Религия и классовое самосознание – одно противоречит другому. Библейские сказки учат людей покорности, смирению, принуждению, рабству. Беды и несчастья, по мнению религии, обрушиваются на еврейский народ тогда, когда он грешит и делает плохое в глазах Бога. А ведь всем известно, что Владыку мира придумали цари и раввины, чтобы с его помощью душить протест трудящихся масс против притеснителей и диктаторов.
Далее в дело впервые вступает прокурор.
– А должны ли восьмилетние дети слушать грубые сексуальные истории? – сурово вопрошает он. – Чему учит детей рассказ о Лоте и его дочерях – кровосмешению? А какой пример подает ребятишкам Онан? Или Йехуда и Тамар, Йосеф и жена Потифара? А история о горькой и проклятой воде? Нечего сказать, хорошенькое воспитание получают в хедере наши мальчики! Разве не очевидно, что религия подрывает моральные устои детей? Ну, а жертвы? Скажите, какое дело нашему современнику, живущему в период после Великой Октябрьской революции, до кровавых жертв на древнем алтаре?
Исер Рабинович умело подкидывает вопросы, словно дровишки в костер, свидетели обвинения столь же умело отвечают. Эта часть спектакля хорошо отрепетирована, так что процесс осуждения хедера не отклоняется от заранее начертанной схемы. Аба Коган может быть доволен. Но суд продолжается.
