Выражение «сворачивать работу» на нашем языке означало, что мне надо было прекратить встречи со всеми своими связями, кроме, естественно, Рольфа. Этого прежде всего требовали соображения безопасности, потому что в условиях, когда я нахожусь на грани провала, продолжать нормальную работу со связями было бы не только неосмотрительно, но и преступно. И вообще, независимо от того решения, которое примет Центр, я должен быть полностью свободен от всего, что необходимо сберечь для дела, потому что в любой момент мне может понадобиться выехать из страны, и тогда на свертывание работы просто не будет времени…
Этим в ожидании ответа из Центра я и стал заниматься.
В течение нескольких дней я, соблюдая максимальную осторожность, сделал все необходимое: одних «законсервировал» до лучших времен, других передал Толе Сугробову, и в тот день, когда из Москвы наконец поступил ответ, я был «чист», как дистиллированная вода, долитая в аккумулятор моего «вольво» на станции техобслуживания.
Указание Центра было коротким и не очень для нас понятным. Мне предписывалось через два дня встретить самолет Аэрофлота, который должен доставить нам дипломатическую почту, и этим же самолетом отправить в Союз мою семью.
Указание об отправке семьи означало, что меня оставляют в стране, а раз оставляют, то, безусловно, не ради того, чтобы зазря дразнить контрразведку, а для того, чтобы работать. Первую же часть указания нам расшифровать не удалось, хотя у нас и возникли на этот счет кое-какие предположения. Не найдя определенного ответа, мы с шефом не стали больше гадать, а решили подождать прибытия самолета.
Последнюю ночь накануне этого рейса мы с Татьяной практически не спали. Сначала собирали вещи, хотя вещей было не очень много, потому что Татьяна с Иришкой улетали по отпускному варианту, то есть налегке, чтобы никто, и в первую очередь контрразведка, не догадался, что они улетают окончательно. Им я тоже сказал, что они едут в отпуск, хотя Татьяна, как я ни маскировал истинный смысл ее отъезда, сразу поняла, что он вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами.
Когда мы около трех часов ночи наконец легли спать, она, прижавшись губами к моему уху, чтобы ни один микрофон не уловил ее шепота, так и спросила:
— Миша, то, что тебе предстоит сделать, это опасно?
— С чего ты взяла, что мне что-то предстоит сделать? — как всегда, когда у меня не было ответа, вопросом на вопрос ответил я, хотя давно убедился, что могу навешать лапши на уши кому угодно, но только не собственной жене.
— Не надо, Миша, — прошептала Татьяна, — скажи мне просто: «да» или «нет».
Все любящие женщины одинаковы. В этот момент Татьяна напомнила мне мою маму. Еще когда я был слушателем контрразведывательной школы и приезжал на каникулы, происходило примерно то же самое, потому что это только считалось, что я приезжаю к маме. На самом же деле я большую часть времени проводил не с ней, а со своими старыми школьными друзьями, и если задерживался где-то допоздна, а то и до утра, забывая ее об этом предупредить, то каждый раз она ужасно волновалась и упрекала меня за эти волнения. А я никак не мог понять, отчего она так волнуется, и каждый раз говорил ей:
— Мама, я сейчас живу вдали от тебя, и ты даже не знаешь, где я и чем занимаюсь. А стоит мне приехать к тебе и где-то задержаться, и ты сразу начинаешь волноваться. Тебе это не кажется смешным?
— Нет, не кажется, — отвечала мама. — Когда тебя нет, я ничего не знаю о тебе и, как ни странно, я спокойна. Но когда ты рядом, я начинаю бояться, что с тобой может что-нибудь случиться. Так уж устроено материнское сердце!
— А ты один раз и на всю жизнь внуши себе, — с юношеской самонадеянностью советовал я ей, — что с такими, как я, никогда ничего не случается, потому что я знаю, как выпутаться из любых неприятностей.
Вот и Татьяне я хотел сказать примерно то же самое, хотя не думаю, что, как и мою маму, подобное заявление могло бы ее успокоить. К тому же, в отличие от мамы, она в принципе знала, чем мне приходится заниматься, и великолепно понимала, что, раз я развязываю себе руки, отправляя ее с дочерью в Союз, значит, мне предстоит какое-то ответственное задание, а ответственность и опасность очень часто ходят рядом. Поэтому я не стал ничего говорить, а постарался отвлечь ее от всяких дурных мыслей, и мне это удалось…
С самого утра события стали буквально нанизываться одно на другое.
Обычно для встречи диппочты выделялись два коменданта, один из которых одновременно являлся водителем микроавтобуса, и два дипломата, сопровождавших микроавтобус на автомашинах. Наша бригада на этот раз выглядела так: за рулем микроавтобуса Валерий Иванович, с ним еще один комендант, роль которого в этой истории была столь незначительной, что упоминать его фамилию нет никакой необходимости, я и Авдеев.
Вообще-то по графику встречать почту должен был Толя Сугробов, но мы с ним договорились, что я его заменю, а он отвезет Татьяну и Иришку в аэропорт, потому что я этого сделать никак не мог. Нам следовало быть в аэропорту к прилету самолета, а регистрация улетающих пассажиров начиналась позже минут на сорок, и совместить эти два дела одному человеку было невозможно.
Авдеев был включен в нашу бригаду в последний момент вместо другого дипломата. Накануне посол предложил ему отложить отпуск до окончания гастролей артистов балета Большого театра, которые должны были начаться через месяц. Авдеев отвечал в посольстве за культурные связи, и это был самый удачный предлог, чтобы задержать его в стране. Он был этим ужасно раздосадован, пытался даже возражать, убеждать посла, что к началу гастролей он успеет вернуться, но спорить с послами бесполезно, этим он только вызвал его раздражение, поскольку для успеха гастролей предстояло проделать большую подготовительную работу, и посол заявил, что, если он хочет, пусть отправляет в Союз семью, а сам остается.
Но Лариса Васильевна наотрез отказалась уезжать, чтобы не терять место уборщицы, потому что на месяц ее могли подменить, а если она уедет на все лето, то место, а значит, и заработок будут потеряны.
На это мы и рассчитывали. Нам совсем не хотелось, чтобы Авдеев оставался в стране без семьи, так как одинокий мужчина в его положении мог стать легкой добычей соблазнителей из контрразведки, и поэтому присутствие Ларисы Васильевны, обладавшей твердым характером и имевшей большое влияние на мужа, было просто необходимо, чтобы уберечь его от душевной депрессии, впав в которую, он мог наделать каких-нибудь глупостей.
В таком составе мы и выехали из посольства в аэропорт.
На автостоянке напротив здания аэровокзала я и Авдеев пересели в микроавтобус и на нем проехали на летное поле, потому что только на «форд-транзит» был оформлен соответствующий пропуск. Неподалеку от контрольно-пропускного пункта мы остановились. Здесь уже стояла автомашина представителя Аэрофлота и небольшой автобус, принадлежащий этому же представительству. Автомашина была пуста, представитель, как всегда перед прилетом самолета, пребывал в диспетчерской службе, а в автобусе находился сменный экипаж и бригада бортпроводниц, которым предстояло совершить обратный рейс в Москву.
Я сидел в микроавтобусе, размышляя над тем, для какой цели именно мне приказано встречать диппочту и что все это может значить. Рядом сидел хмурый Авдеев, и только Валерий Иванович со вторым комендантом безмятежно гадали, кто из дипкурьеров сегодня прилетит. Дело в том, что Валерий Иванович очень рассчитывал, что сегодня прилетит кто-нибудь из его бывших коллег по большому футболу и усилит нашу команду в предстоящем товарищеском матче со сборной посольств соцстран. Это было бы очень кстати, поскольку команда наша существенно поредела из-за начавшихся летних отпусков.
Наконец вернулся представитель Аэрофлота и объявил, что наш самолет заходит на посадку. Я посмотрел в ту сторону, откуда он должен был появиться, но вместо него мне попался на глаза маленький частный самолетик, выруливавший на вспомогательную взлетную полосу.
Мне очень повезло в жизни не только с друзьями, но еще и в том, что я реализовал практически все свои юношеские мечты.
