На воре шапка горит
— Ленин абсолютно крутой. Бесподобный. Во такой! Руку тянет и по колено в земле. Типа, золотой. Жаль, вы его так и не видели. А утром Петрович проснулся, вышел, замечай, во двор. Ну я не знаю там — по нужде или уже совсем. Глядит, Ленина нет, а от того места, где он стоял, только следы по грядке. Глубокие такие. Ушёл, да! У Петровича чуть крыша не поехала: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить.
Рассказчик сверху оглядел свою аудиторию, в запале он встал, сопровождая изложение событий отчаянной жестикуляцией. Неясно, удовлетворило ли его выражение лиц слушателей, но он продолжил:
— И главное, я тоже не въеду, кому он на фиг сдался — такого громилу тащить? Он почти с Петровича ростом… и литой. Внутри пустой, правда, но все равно ведь тяжелый. Как они его уперли? И главное, зачем? Для прикола?
Аудитория ожила, охотно дав вовлечь себя в диспут.
— Ясно, для прикола.
— Приколись! Он за сто кило будет.
— Да ну, поменьше.
— Говорю вам, за сто!
— Ну, может и так. Только крутой прикол того стоит. Ты не согласен?
— Нет, я согласен. Прикол — это святое. Только ведь тяжело же.
— Любишь кататься, люби и саночки возить.
— Так ведь лето. На санях бы я еще понял.
— А может, они его на машине?
— Какая машина! — рассказчик размахался руками не хуже дирижера. — Это около Петровича — то машина?! Да у него два кобеля на участке — ризен и кавказец Нерон. Они на каждый шорох брешут, а ночью на машину — те более. Нерон — сущий дьявол. Я вообще не понимаю, как мимо таких монстров пройти можно. Да еще с Лениным на плечах. А они его точно на горбу перли, по крайней мере до дороги. Или… Или до Дубков! Точно! Это кто — то из наших, из поселковых! Чтобы над Петровичем посмеяться. Наверное, знакомый, вот псы и не брехали. Он сейчас в каком — нибудь погребе или сарае стоит, этот Ленин.
— Как в Мавзолее.
— Ну, только литой.
— Круто.
— Абсолютно круто, — согласился рассказчик, присаживаясь там, где стоял. — Но тяжело.
— Да чего ты как дятел: тяжело, тяжело. В прошлом году на Илью Пророка и Лагунова «Оку» на гараж затащили. Он во дворе ее оставил — погода хорошая. А крыша у гаража плоская. Утром вышел из дома — «Ока» на крыше гаража. Понял? И тоже все для прикола. На Илью — то Пророка только для прикола и тырят.
— Да знаю я, знаю. Не первый год в Дубках. Наши дачники все, что можно, в эту ночь прячут, и половина поселка не спит. А ведь все за оградой, и сторож… Знаю я ваши обычаи. Только это в августе. А сейчас начало июля.
— Ну и что, что июль, Ленин — то — не «Ока». Кто его не ради прикола потянет. А ради хорошего прикола…
— Ладно, согласен, — неожиданно сдался рассказчик, он же и главный спорщик.
Махнув рукой, повесил лобастую, немного даже квадратную голову, и яркий отблеск костра на просвет выкрасил розовым его оттопыренные уши.
— Согласен, что Ленина для прикола, — подтвердил он, но и добавил: — А тарелку на прошлой неделе свинтили тоже, что ль для прикола?
— Могли и ее для…
— А кабель еще срезали — тоже прикол, да? — оборвал на сей раз все тот же рассказчик — спорщик. — Нет, тарелку с кабелем для прикола не могли. Туда и забраться — то ой как нелегко. Забор там высокий, стена дома. А если бы еще и собака?
— Так нет же собаки.
— Была до прошлой недели, пока все там жили. А потом они куда — то укатили и пса с собой взяли. И опять ведь Петрович погорел, его приглядывать попросили, ну, за бабки. Он первый и заметил, что тарелка исчезла. И ее еще вынести надо было из поселка, он ведь огорожен, и сторож на воротах.
— Ну, тарелка — не Ленин.
— Согласен. Можно и через забор перекинуть.
— А может, она тоже в поселке, в подвале или сарае.
На это замечание не последовало никакого ответа, только все тот же спорщик пожал плечами. У небольшого костерка, успешно разгонявшего ещё неглубокую тьму подкрадывающейся июльской ночи, наступила почти тишина. Только сухо постреливали уголья, да без умолку и отовсюду звенели неутомимые цикады.
— Эй вы, уже без пяти одиннадцать, — нарушил затишье незвонкий, но ясный девчоночий голос. — Я пойду. А вы как? Сидите?
Вопрос обращался к четырем подросткам, чьи скорчившиеся у земли фигуры свет костра вырезал из тьмы в скульптурную группу.
— Я тоже пойду, — вскинулся квадратноголовый спорщик.
Одна из скульптур ожила и вскочила.
— Вот заодно и проводишь, — прозвучало от земли у костра.
И снова наступило затишье. Двое, девочка и мальчик, молча скрылись в тени ночи.
— Димон! — выкрикнул кто — то от костра секунд через пятнадцать. — Димо — он!
— Ну?! — отозвалась ночь. — Чего?
— Завтра на реку приходи, но не рано, часов в двенадцать. Или даже в полпервого лучше.
— Ладно, как договорились.
И опять тишина и цикады.
Когда поле слева и лесок справа остались уже позади, а дорога поделилась на две, девочка сказала:
— ну давай, пока. Тебе налево.
— Нет, я провожу.
— Опять споришь.
Этого не было видно, но слышно — она усмехалась.
— Да нет, не спорю. Просто… — он так и не нашёл нужного объяснения.
— Иди, иди. Бабка твоя не спит.
— Да ну ее на фиг, — в мальчишеском баске прорезалось недовольство.
— Родителям твоим потом расскажет.
— Да на фиг бабку пошли вместе.
— Ну, как хочешь. Я не заблужусь.
И он поступил, как хотел. Как очень даже хотел, несмотря на непременные осложнения в грядущем. Пошел провожать ее до села. А заблудиться он тоже не боялся, не первое лето здесь. Но впервые так необычно. Все не так, как всегда. Уже с самого июня, только как — то враскачку, не спеша — почти бездарно. Зато в июле… Этот июль ему не забыть никогда.
Глава I
