Германия капитулировала в ноябре 1918 года, кайзер Вильгельм II отрёкся от престола, и империя взорвалась. Внутри расстроённого немецкого общества немедленно возникло, требуя «перемен», диффузное и насквозь пацифистское движение низших слоёв общества и его богемной фаланги — анархистов, интеллектуалов и деятелей искусства. Это движение было мгновенно подавлено хотя и ослабленной, но духовно оставшейся нетронутой милитаристской частью германской элиты при молчаливом одобрении обладавшего собственностью среднего класса. «Стальные люди» возглавляли и представляли собой вернувшиеся домой и подавившие возмущение германские армии. То были молодые и безжалостные солдаты и офицеры, выкованные и закалённые войной, соединившиеся с призрачными пока объединениями несгибаемых ветеранов в союз, благословлённый неизвестными доселе и поэтому безымянными божествами. Страна стала свидетельницей зарождения так называемой консервативной революции — движения, возникшего из неизмеримых глубин германского духа, опьянённого военным экстазом, но смертельно враждебного современному стяжательству, так же как и архаизму императорской власти и наследственной аристократии. Нацизм стал весьма специфическим ответвлением этого возрождения из бездны, представляя собой сложное переплетение ассоциации, партии и тайных орденов, — прославленным трубадуром этого возрождения стал писатель и ветеран войны Эрнст Юнгер. В конце 1919 года в один из таких орденов был принят и ефрейтор Гитлер. В это время союзники очищали Россию от последних остатков царизма, активно поддерживая нигилистическую диктатуру большевиков. Именно союзники позволили большевикам перекупить ядро старой николаевской армии и нанести поражение белым генералам в ходе кровавой Гражданской войны 1918-1922 годов. Одновременно в Версале англо-американцы заложили фундамент инкубатора, в котором они намеревались вывести будущего врага России: наложенные на Германию репарации всерьёз не затрагивали доходы привилегированных классов Германии, кроме того, союзники начали процесс реабилитации реакционных немецких кланов с тайным намерением выпестовать радикальную антибольшевистскую силу, каковую можно будет впоследствии бросить на штурм русского бастиона и уже окончательно уничтожить, повторив сокрушительную для Германии войну на два фронта. Единственным мыслителем той эпохи, который с провиденциальной ясностью и пониманием оценил происходящие трансформации, был американец Торстейн Веблен: изучив развитие событий в Германской империи, он предсказал дальнейший ход этого развития, и, что ещё более важно, он оказался единственным, кто обратил самое живое внимание на очевидно пробуждённую войной и прокатившуюся по всей Германии волну окрашенной своеобразной религиозностью страсти к разрушению. Ещё в 1915 году он в общих чертах предсказал появление на политичёской сцене исступлённого, произносящего зажигательные речи фюрера; более того, в 1920 году, когда стало ясно, что ратифицированный в Версале позорный мирный договор окажется не в силах создать условия, которые Веблен считал необходимыми для разоружения Германии и её превращения в послушного и кроткого партнёра англосаксонских государств, он предсказал, что через двадцать лет, то есть в 1941 году, начнётся смертельная, невиданная схватка между большевистской Россией и реакционной Германией. Это пророчество, приведённое в книге Дж. М. Кейнса, посвящённой парижскому мирному договору, является, вероятно, величайшим достижением политико- экономической мысли — свидетельством величайшего гения — и кричащим обвинением в ужасающем заговоре, составленном Британией в течение полугодовой мирной конференции, состоявшейся после окончания Первой мировой войны.
В Германии никогда не было подлинной революции. Раздуваемый в литературе миф о расколе между левыми и правыми представляется явным преувеличением, хотя многие считают этот раскол главной причиной успеха Гитлера. Однако пропасть, разделявшая имущих от пролетарского класса, была скорее мнимой, нежели реальной: будущие столкновения между нацистскими коричневорубашечниками и красными отрядами коммунистической партии были скорее следствием иностранного вмешательства в германскую политику, чем результатом внутреннего антагонизма, разъедавшего немецкий порядок. Это утверждение я постараюсь доказать в главе 4. По этому поводу надо сказать, что, так же как и в большинстве стран «демократического» Запада, в имперской Германии было стабильное и относительно крепко спаянное общество, и какими бы ни были классовые противоречия и классовое неравенство, они никогда не находили отчётливого выражения в подлинно революционном движении. До Первой мировой войны в Германии ни у кого не было истинной воли к восстанию; не было её и после войны. В течение шести странных месяцев, прошедших от капитуляции в ноябре 1918-го, до провозглашения Веймарской республики в июне 1919 года, Германия горела в лихорадке, которая, как правило, сопровождает смену режима, — это был период относительно мягких протестов, протестов неорганизованных и вскоре искажённых вмешательством независимых интеллектуалов, частных военизированных отрядов, иностранными интригами и вскоре подавленными вернувшейся с фронта армией, утопившей в крови отдельные очаги вооружённых выступлений. Таким был промежуточный период существования немецких Советов, период, после окончания которого на политическую авансцену выступил Гитлер.
Теперь мы перейдём к рассказу о германской революции, если её можно так назвать, — такой революции просто не могло быть — по тем причинам, которые ясно изложил Веблен после тщательного анализа природы европейского рабочего движения конца девятнадцатого века: на основании этих ранних наблюдений, каковые он соединил с внимательным изучением состояния обречённого рейха и позже оказался в состоянии в 1920 году выдать своё поразительное пророчество.
К началу двадцатого века социалисты промышленно развитых стран Запада, за исключением немногочисленных закоснелых
воинствующих ортодоксов, отказались от самой идеи «революции».
Массы рабочего класса стали проявлять меньше недовольства по поводу жилищных условий и питания, которыми их обеспечивал правящий и господствующий класс: бесплатные квартиры стали несколько больше, а меню с каждым годом становилось разнообразнее. Воплощение принципа «хлеба и зрелищ» (еды и кинематографа) внесло свою ленту в успех тех мёр, какие предприняли капиталисты для укрощения недовольства масс.
В Германии к 1912 году, когда SPD (Sozialistische Partei Deutschlands) — Социалистическая партия Германии, самая массовая и самая организованная из соцпартии мира, — стала ведущей политической силой в стране, набрав 34,8 процента голосов на всеобщих выборах 1912 года (2), приобретённое рабочими отвращение к ветрам перемен нашло своё концентрированное выражение в высказывании Августа Бебеля, этого немецкого социалистического Наполеона, который характеризовал революцию как «величайший тарарам» (der grosse Kladderatatsch) (3).
Коротко говоря, рабочие муравьи немецкого муравейника не испытывали острого желания бунтовать, как не имели его их братья по классу во Франции и Британии, также не желавшие рубить сук, на котором сидели. Рабочие желали компромисса подобно членам экипажа китобойного судна, которые не заходят дальше споров с капитаном относительно своей доли.
Но в принципе, по самой своей сути, всё социалисты были интернационалистами — братьями, невзирая на разделявшие их границы, — и пацифистами. Потом разразилась война, и великое космополитическое единство мирового сообщества социалистов, так называемый II Интернационал, который претендовал ни больше ни меньше как на Нобелевскую премию мира, разлетелся вдребезги под действием центробежных сил шовинистического угара (4).
В августе 1914 года парламентская фракция SPD единодушно проголосовала за предоставление военных кредитов. В Англии и Франции пролетарии точно таким же образом дружно построились под знамёнами и изъявили готовность стрелять в своих братьев по ту сторону линии фронта. Кайзер прибегнул к весьма удачному риторическом)7 приёму, провозгласив, что отныне не признаёт никаких партий, за исключением немцев.
«Это предательство!» — провозгласили немногочисленные вожди непримиримых левых, возложив на обуржуазившихся лидеров Социал-демократической партии Германии ответственность за отход от интернациональных и гуманистических идеалов партии. Революция, утверждали левые, была принесена в жертву компанией цеховых мастеров, превратившихся в обычных буржуа, чья роль состояла в трансформации силы рабочего класса в самодовольную подпорку капиталистической цитадели.
