Эрхардта)» (58)
В подавляющем своём большинстве они молоды, очень молоды. Они держат себя с мрачным хладнокровием людей, которым пришлось много воевать. Они быстры в движениях, сноровисты и хорошо вымуштрованы. Отличные солдаты… Они внимательно рассматривают богатых и временами бросают на роскошные городские здания взгляды, в которых читается любопытство, смешанное с дикарской алчностью… Должно быть, так вели себя галлы, впервые увидевшие Рим (59).
Германия была расколота: восток и север были с Каппом, в то время как юг и запад, за исключением Баварии, по видимости остались верны республике или выразили решимость сохранять нейтралитет. Армия, однако, молчала, заняв выжидательную позицию: фон Сект, назначенный в ноябре 1919 года главой армейского командования — реорганизованного и редуцированного прежнего генерального штаба, несмотря на сильное давление со стороны кабинета министров, отказывался пока выступить против Люттвица: «армия будет сидеть на высоком заборе до тех пор, пока не станет ясным исход этого противоборства, а потом спустится с забора… чтобы поддержать победителя… Каким бы ни был исход, армия сохранит за собой позицию истинного и окончательного источника суверенной власти» (60). Другими словами: успех путчистов не будет зависеть от воли и желания армии, какими бы благоприятными они ни были для исхода путча.
В принципе, путчу для успеха нужна была поддержка со стороны трёх сил: армии, рабочего класса и банков. Судя по выжидательной тактике армейского командования, первая сила склонялась на сторону путчистов. Вторая, несмотря на то что Бауэр стремился заручиться и её поддержкой, практически не играла никакой роли.
Часто можно слышать утверждения о том, что Капповский путч был задушен всеобщим параличом, порождённым неистовыми призывами профсоюзных лидеров к всеобщей забастовке в Берлине. Но эти утверждения не соответствуют действительности. Забастовка началась позже, в субботу, когда путч был уже подавлен. Она была объявлена не кабинетом министров, бежавшим в Штутгарт (61), но начата социал- демократическими профсоюзами, поначалу без руководящего участия КПГ, вожди которой, напротив, опубликовали 13 марта обращение, в коем призывали «не шевелить и пальцем в поддержку правительства, замешанного в позорном убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург» (62). В этой риторике содержался намёк на ответственность социал-демократического министра Носке, который сторговался с Добровольческим корпусом ради подавления берлинского совета в январе 1919 года*.
* См. главу 2, стр. 91.
Это обстоятельство имеет важнейшее значение, так как доказывает, что русские официальные представители (Радек и Копи) сдержали слово, по крайней мере на один день, и что Коммунистическая партия Германии действительно получила из Москвы инструкции воздержаться от вмешательства в преторианский путч.
Только на следующий день КПГ присоединилась к забастовке, принуждённая к этому рядовыми членами партии, горевшими желанием «протянуть руку помощи своим товарищам из профсоюзов» (63). Первоначальное неучастие КПГ во всеобщей забастовке тем более удивительно, что офицер, лично ответственный за убийство Либкнехта и Люксембург в 1919 году, капитан Вальдемар Пабст, сам был одним из участников Капповского путча.
Забастовка разразилась в полную силу только после 15 марта, в понедельник, когда с путчем было уже фактически покончено. Действительно, истинные действующие лица путча, его главные герои, солдаты, ни в малейшей степени не страдали от неуверенного вмешательства государственных служб: магазины и телефон функционировали бесперебойно, но всеобщая забастовка на самом деле являла бы собой большой риск неудачи, так как недовольство в основном ощущалось именно в рабочих кварталах, а это могло бы лишить путчистов необходимых технических средств (64).
Генерал фон дёр Гольц, участник путча, приказал стрелять в пикетчиков, но его приказ не был выполнен, так как соперник оказался равным. Теперь всё было кончено.
Однако судьба путча решилась всё же в кабинетах рейхсбанка. В воскресенье, 14 марта, Рудольф Хафенштейн, управляющий Центральным банком, принял эмиссаров путчистов, обратившихся к нему с требованием денег, которыми они собирались оплатить действия войск. Требование было напечатано на обычном листе бумаги и подписано Каином. Хафенштейн, пунктуально придерживаясь протокола, ответил, что изъятие денег из банка может быть произведено только но специальному чеку, образцы которых имеются в канцелярии, но тут же довольно дерзко добавил, что банк не работает по воскресеньям… Доверенные лица Каппа вежливо ретировались и снова появились в банке на следующее утро с чеком, по всем правилам подписанным Каппом; банкир, сохраняя свою обычную невозмутимость, заявил, что не знает никакого Каппа. Такая же сцена повторилась и на следующий день, когда Хафенштейн отказался признать действительными чеки, подписанные на этот раз Люттвицем. Отчаявшись, заговорщики обратились к Эрхардту, умоляя того штурмом взять подвалы рейхсбанка, на что Kapitan отреагировал не лишенной остроумия отповедью, заявив, что он офицер, а не взломщик сейфов. Kapitan, должно быть, отчётливо понимал, что наличность лишь позволила бы путчистам продержаться ещё какую-нибудь неделю; банки — это не сундуки, истекающие блестящими монетками, но кредиторы, одалживающие «ключи» — ключи к своим сетям, которые в обиходе называют «кредитные линии». И именно в кредитных линиях, то есть, по сути, в деньгах, было отказано; удавка затянулась.
К семнадцатому числу всё бежали: Капп на самолёте улетел в Швецию; Лютвиц скрылся в Венгрии; Людендорф и ещё несколько командиров Добровольческого корпуса бежали на юг, в Мюнхен; Требич был «одним из последних заговорщиков, покинувших здание имперской канцелярии» (65).
17 марта в берлинском аэропорту приземлился старый военный самолёт, пилотируемый асом Первой мировой войны Греймом. На борту самолёта находились Дитрих Эккарт и его помощник Адольф Гитлер, присланные ,в столицу капитаном Майром, чтобы «проинформировать Каппа о положении дел в Баварии» (66). Когда Гитлер спускался по трапу, к нему якобы подбежал какой-то человек, крича: «Бегите прочь! С Лютвицем покончено, красные захватили город!» (67) Говорят, что этим человеком был Требич. Согласно другому источнику, в беспорядке и сумятице последних часов Эккарт и Гитлер добрались до имперской канцелярии, где видели, как Требич поднимается по лестнице. Говорят, что Эккарт сказал, обращаясь к Гитлеру: «Пошли отсюда, Адольф, нам здесь делать больше нечего» (68).
С фальшивыми документами, полученными от представителя советского посольства Вигдора Копна, Требич и Бауэр покинули Берлин (69). Спровоцированные всеобщей забастовкой, по всей Германии начались беспорядки, подавленные в течение вёсны батальонами рейхсвера. При усмирении этих беспорядков были убиты около трёх тысяч человек, что послужило ещё одним доказательством того, что пролетарская революция, хотя и отличалась жестокостью, никогда не представляла реальной угрозы для Германии.
В Баварии ход событий принял совершенно иной оборот. Командующий местными частями рейхсвера фон Мель, «прямо не поддерживая Каппа», воспользовался представившейся «возможностью и сместил социал-демократическое правительство Гофмана, поставив на его место Густава фон Кара, высокопоставленного чиновника, известного консервативными монархическими взглядами, как своего уполномоченного политического представителя» (70). Таким образом, в Мюнхене офицеры смогли избежать отчуждения партии финансистов и промышленников. Если бы Капп и его сподвижники так же поступили бы в Берлине, полагает историк Артур Розенберг, то их мятеж увенчался бы успехом (71). Представитель ведомства британской печати в Германии лорд Ридделл в марте 1920 года записал в своём дневнике, что успешный монархический путч мог «изменить всё» (72).
И всё же, чего хотел добиться Требич своими действиями? После того как заговорщики бежали из Берлина, в печати начали циркулировать упорные слухи о том, что на самом деле «вину за попытку переворота следует возложить на некоего британского агента — Требич-Линкольна, который сначала инициировал путч, а потом привёл его к краху, «имея при этом целью завоевать доверие легковерных офицеров и политиков, информируя британское правительство — естественно, по тайным каналам — о ходе событий и получая от него подробные инструкции о следующих действиях» (78). Догадки и предположения этого «берлинского журналиста с непомерно развитым воображением», отброшенные биографами Линкольна как «абсурдная гипотеза», видимо, всё же ближе к истине, чем противоположная точка зрения, а
