«Музы» расположились на Перекопской улице, в первом этаже двухэтажного дома. Трактир был просторным, деревянным, потускневшим от времени и табачного дыма. Против входа виднелась полукруглая сцена, сооруженная, судя по более свежим, чем все остальное, доскам, недавно.
Гостеприимные двери «Муз» были открыты с восьми утра и до рассветных петухов. Подавали здесь дешевую и грубую пищу: суп из дрянной рыбы и котлеты с морковью. Однако карта вин радовала обилием отечественных и импортных напитков.
Писательская братия похмелялась и завтракала с утра, затем в трактире подъедались мастеровые, а с вечера вновь заходили литераторы и сидели уже до изнеможения.
Вечерами пишущая молодежь читала стихи и отрывки из прозы, вела горячие споры о литературных стилях и формах. Спорили шумно, иногда чуть не доходило до рук. Примирившись, пели песни под гитару или тальянку, будоража пьяными трелями горожан.
Соседние жители поначалу звали милицию, но вскорости и постовым надоело унимать горластую вольницу. «Черт с ними, с „Музами“, – махнул рукой начальник милиции Зотов. – Авось не перестреляются, а перегнешь палку – пропишут в газетах так, что сгоришь со стыда!»
Почтенный отец трех дочерей, Илья Ильич Зотов был стыдлив. Споры, шум, крики и песни, визг «литературных девиц», доносившиеся из трактира, вызывали у обывателей чувство омерзения. «Тьфу, вертеп», – плевался, проходя мимо, добропорядочный мещанин. А тут еще кто-то окрестил трактир «Седлом Вельзевула». Прозвание приклеилось.
Многие хозяева питейных заведений допытывались у владельца «Муз» Степана Никитича Васильчикова, как, мол, он может терпеть творимое безобразие? На что Васильчиков устало отмахивался от коллег: «Пусть их скачут. Попривык я к ним. А и деньги у всех одинаковые – что вам копейку несут, что мне».
Ведомый Меллером, будто Вергилием Данте, Андрей вошел в распахнутые настежь двери «Встречи муз». В зале – дюжина столиков, за многими кушали и беседовали люди, в большинстве своем молодые и прилично одетые. Мелькали девицы экстравагантного вида, пару столиков занимали совершенные бродяги – обтрепанные пьянчуги и опустившиеся кустари. На сцене два еврея терзали скрипки, полная девушка в черном лебяжьем боа подыгрывала им на пианино. Метались распаренные половые в огненных рубахах. В спертом, пропахшем кухней и табаком воздухе висел гул голосов.
Меллер потащил Андрея к одному из столиков справа от входа, за которым сидели двое мужчин и яркая стриженая блондинка.
– Пиво попиваете? – поздоровался Меллер. – Знакомьтесь, граждане, – мой друг, человек большого сердца, Андрей Николаевич Рябинин.
Троица закивала. Андрею предложили стул, рядом уселся Меллер. Мужчины отрекомендовались и представили даму. Высокий и широкоплечий оказался журналистом Леонидом Кошелевым, пониже – писателем Александром Вихровым. Девушку звали Светланой Левенгауп, она возглавляла литотдел газеты «Губернские новости».
Меллер сразу принялся за Кошелева и заговорил о лампах для кинопроектора. Остальные вежливо прислушивались. Подбежал испросить заказа половой, Меллер бросил ему: «Как всегда» – и вновь обратился к Кошелеву и лампам.
– Вы писатель, Андрей? – спросила Светлана, улыбаясь красным ртом.
Она как нельзя лучше соответствовала современным представлениям о «дикой привлекательности».
– Писатель? Да нет, не имею чести. Я просто знакомый Наума, – пояснил Рябинин.
Светлана удовлетворенно кивнула и томно затянулась папироской, вправленной в длинный мундштук.
– Замечательно, что вы посетили «Музы»! – вставил Вихров. – Только здесь вы вживую увидите поэтов, услышите их новые стихи и наберетесь впечатлений.
– Я польщен, – Андрей поклонился.
Меллер прервал «ламповую тему» и повернулся к Вихрову и Светлане:
– Друзья! Покамест я закончу деловой разговор, не сочтите за труд, расскажите товарищу Рябинину о нашем сообществе.
– Да-да, поведайте! – подхватил Андрей.
– Интересуетесь? – заулыбался Вихров и переглянулся с Левенгауп. – Что ж, начну, пожалуй, я, – он подвинулся ближе. – Губернская литература, скажу я вам, весьма многообразна. Она бескрайняя, прямо как океан, разве что соленые воды заменяют плотные флюиды творчества. – Вихров лукаво наблюдал за реакцией Андрея на выданную аллегорию.
Тот улыбнулся и понимающе кивнул.
– Сей трактир – зеркальное отражение губернского литературного океана, – продолжал ободренный Вихров. – Здесь есть свои киты, акулы, улитки и пугливая мелочь, влекомая теченьями. Есть благородные и талантливые дельфины и скользкие рыбы-прилипалы, а также «калифы на час», неведомо какого зоологического свойства. Однако, в отличие от океана, мы более организованны. И хотя у нас, само собой, не палата английских общин, свои группировки и литтечения имеются… Взгляните на три стола слева от входа – там по традиции заседают символисты, самые матерые и возрастные из поэтов. Посмотрите на их отутюженные воротнички, гордые лица и вихрастые буйные головы, полные творческих дум! Это монстры, титаны провинциальной поэзии! Их вид столь внушителен, что порой ловишь себя на мысли, что они вечны, что сидели они здесь еще при царе Горохе, когда и трактира-то не было в помине, а шумели вокруг могучие дубравы и бродили по ним столь же матерые, как и символисты, медведи. Ха-ха! Ну, я вижу, вам нравится мой подход к повествованию… Вон тот высокий человек с львиной гривой и бородкой а-ля Константин Бальмонт – вождь символистов Смолянинов-Лютый, суровый страж устоев своего направления… А вокруг нас – имажинисты, молодое задиристое племя. Эти бритые парни и девчата берут слово как образ, вправляют его в золотой смысловой оклад и, пожалуйте, – получаются прелестные стихотворные образа2! Имажинисты веселы и подвижны, не зажаты клобуками догм. Видите, сколько за их столиками дам? Они любят говорить своим девушкам о литературе, очаровывать их красотой поэтической души… В центре зала – реалисты, птенцы Пролеткульта. Дюжина субъектов в полувоенном антураже обрядилась в красноармейские гимнастерки и кители не от безденежья, друг мой! Нет, реалисты хранят традиции боевой эпохи, пробудившей в них поэтов и писателей, заставившей отложить кайло и серп и взять в негнущиеся пальцы хрупкое перо. Они – впередсмотрящие на передовой литературного фронта. К слову, реалисты и выдумали этот «литературный фронт». Для них перо – что винтовка или штык, которыми они и пишут свои стихи, как писались наскальные картины первобытных времен. М-да… Обратите внимание на столик в сторонке! За ним – наши тяжеловесы, критики Заварзин и Снетковский. Они – неистовые мастодонты, когда разносят в прах ваше произведение, и поднимающиеcя в небеса орлы, когда ваше творение хвалят. Тучный сорокалетний бородач в демократической блузе – Валерий Максимович Заварзин, существо, в общем-то, радушное. Но взгляните на нашего Торквемаду-Снетковского! На этого инквизитора губернской беллетристики! Как вам наш Роман Спиридоныч? Он семью годами моложе своего коллеги, а важности – кажется, до облаков играючи достанет. Снетковский всегда является в клуб в этой черной иезуитской тройке, застегнутой на все пуговицы. Если его бородка в стиле ЦК вздернута вверх, значит, Снетковский размышляет, если устремлена в пол – ждите боя быков и невинной писательской крови… Хотите увидеть губернских футуристов? Тут они, миленькие, в углу закусывают. А вы обернитесь! Да-да, в мышиной толстовке и с бантом – юное дарование Лешенька Самсиков, поэт-трибун. Спиной к нам – его собрат Ваня Ларинцев. Пылкие ребятки! Они, кажется, собрали из словарей все сильные и зажигательные эпитеты, зарядили ими свои стихи, словно патронами пулемет, и теперь вот стреляют куда попало. Шумят, ревут, мечутся, будто нерестящиеся лососи, как и их гениальный кумир бешеноглазый… А теперь еще одна достопримечательность «Встречи муз». Видите, у входа… ага, немного опустившихся оборванцев? Нигде таких нет, это наш «глас народа». В центре – король городских попрошаек и дедушка движения нищебродов губернии Кузьма Оляповатый. Пропивает, голубчик, кропотливым трудом добытые денежки. Он, знаете ли, годами рассказывает байку о том, как мальчонкой принимал милостыню от самого графа Льва Николаевича Толстого, лет этак пятьдесят назад. Так что Кузьма Степаныч с детства близок к литературе! Рядом с ним – тоже частый гость «Муз», запойный кустарь Краснощеков по прозвищу «Дай-Стаканчик». Иван Стаканыч – натура тонкая и ранимая, большой любитель душещипательных бесед. Светило живописи города Землячкин приходил с этих красавцев писать эскизы для
