Врата огня

Диомаха пошла по своей дороге, а я – по своей. Ей было пятнадцать. Мне – двенадцать.

Не могу сказать, скольким из этого я поделился с Алек­сандром. Когда я закончил, его лицо так и не просветлело. Мы вцепились в какой-то жалкий плавучий обломок, едва выдерживавший и одного-то, но мы слишком изнемогли, чтобы плыть дальше. Вода становилась все холоднее. Наши члены охватила гипотермия; я слышал, как Александр прокашливается и отхаркивает, набираясь сил заговорить.

– Нам нужно бросить этот обломок. Если не бросим, умрем.

Я смотрел на север. Там были различимы вершины гор, но сам берег оставался невидим. Александр холодной рукой схватил мою.

– Что бы ни случилось,– поклялся он,– я тебя не брошу..

И он отпустил обломок. Я последовал за ним.

Через час мы рухнули, как Одиссей, на скалистый берег у журчащего ручья. Мы глотали свежую воду из источника среди скал, смыли соль с волос, промыли глаза и полные благодарности за свое спасение, преклонили коле­р ни. Пол-утра мы проспали, как убитые. Я слазил за яйцами, которые потом мы проглотили сырыми, стоя в лохмотьях на песке.

– Спасибо, друг,– тихо-тихо проговорил Александр. Он протянул мне руку, и я сжал ее.

– Спасибо и тебе.

Солнце приближалось к зениту. Наши заскорузлые от соли плащи высохли у нас на плечах.

– Пошли,– сказал Александр.– Мы потеряли полдня.

Глава одиннадцатая

Сражение состоялось на запыленной равнине к западу от Антириона, на расстоянии полета стрелы от берега, прямо под городскими стенами. Непостоянная, вьющаяся по долине речка Аканаф рассекала поле боя пополам. Перпендикулярно руслу, вдоль обращенного к морю фланга, антирионцы возвели грубую стену. Вражеский левый фланг прикрывали изрезанные холмы. Часть равнины, прилегаю­щую к стене, занимала приморская свалка – там виднелись гниющие остовы судов, сва­ленные в беспорядке, смердящие кучи мусо­ра, над которыми, галдя, вились стаи чаек. Вдобавок противник разбросал камни и при­битый к берегу плавник, чтобы местность, по которой пойдет в наступление Леонид со сво­им войском, была как можно более неровной.

Когда Александр и я, запыхавшись, спеши­ли к полю, союзники спартанцев скириты только что закончили поджигать оставлен­ные противником постройки. Войска еще сто­яли в боевых порядках в трех с половиной стадиях друг от друга, и между ними горели остовы кораблей. Все местные торговые и рыбацкие суда враг отвел в безопасное место внутри укрепленного участка якорной стоян­ки или отогнал в море за пределы досягаемости захватчиков. Это не удержало скиритов от поджога верфей и складских помещений в бухте. Бревна корабельных навесов они облили нефтью, и все, что возвышалось над водой, уже дотла сгорело. Защитники Антириона, как прекрасно знали Леонид и спартанцы, представляли собой ополчение – крестьян, горшечников и рыбаков, воинов 'летних учений', вроде моего отца. Опустошение их бухты должно было лишить их спокойствия, расстроить душу, непривычную к подобным зрелищам, опалить их чувства, не подготовленные к вони и ужасу грядущего побоища. Стояло утро, почти что рыночное время, и с берега подул бриз. Поле начал заволакивать черный дым от накренившихся останков кораблей: Просмоленные и вощеные доски яростно пылали на ветру, отчего черные груды мусора превратились в гудящие костры.

Мы с Александром обеспечили себе выгодное положение среди береговых утесов, не более чем в стадии от места, где должны были столкнуться два войска. Дым уже становился удушающим. Мы двинулись по склону. Лучшие места до нас занимали мальчишки и старики из Антириона, вооруженные луками, пращами и метательными снарядами, намереваясь обрушить их на спартанцев, когда те приблизятся. Но эти легковооруженные силы заранее рассеяли скириты, чьи соплеменники внизу собирались наступать, как обычно, со своего почетного места на левом фланге лакедемонян. Скириты заняли близлежащие склоны, оттеснив вражеских стрелков назад, откуда их пращи и дроти­ки не могли достичь спартанцев.

Прямо под нами строем двигались спартанцы и их союзники. Оруженосцы облачили их в доспехи, начиная с ног: воловьи подошвы, в которых можно топтать огонь, далее – бронзовые поножи, которые оруженосцы укрепляли на голенях своих господ лишь за счет металлических загибов, охватывающих сзади икры. Мы увидели отца Александра, Олимпия, заметили белую бороду его оруженосца Мериона.

Воины плотно обвязывали свои интимные части. При этом всегда звучал грубый юмор, когда каждый мужчина с шутливой торжественностью салютовал своему мужском достоинству и произносил молитву, обещая, что к концу дня они по-прежнему будут вместе.

Этот процесс облачения в доспехи перед битвой, который граждане других полисов проходили не чаще дюжины раз в год во время весенних и летних учений, спартанцы повторяли снова и снова, двести, четыреста, шестьсот раз во время каждого похода. К пятидесятилетнему возрасту мужчина повторял его десять тысяч раз. Это становилось для спартанцев второй натурой, как умащение и посыпанию пылью кожи перед борьбой или расчесывание длинных волос, которые они, теперь уже в льняных поясах-сполах бронзовых нагрудниках, тщательно укладывали с помощью какого-нибудь другого готовящегося к празднику сражения щёголя, излучая жуткое спокойствие и беззаботность.

Под конец воин надписывал свое имя или знак на скиталидах – плетенных из лозы браслетах. Они предназначались для того, чтобы погибшего можно было опознать даже в том случае, если тело окажется слишком изуродовано. Лоза использовалась потому, что не представляла ценной добычи для врага.

Позади построившихся воинов изучались знамения. От­полированные до зеркального блеска щиты, шлемы и длинные наконечники копий сверкали на солнце, придавая плотному строю вид колоссальной перемалывающей машины, состоящей не столько из людей, сколько из железа и бронзы.

Теперь спартанцы и тегейцы наступали, выстроившись в линию. Сначала скириты – на левом фланге, сорок во­семь щитов в ряд и восемь вглубь; за ними селассийский Стефан, его Лавровая мора из тысячи ста периэков-гоплитов. Справа от них – шестьсот тяжеловооруженных пехотинцев из Тегея, затем, в центре линии, агема из Всадников – тридцать щитов в ряд и пять вглубь, чтобы сражаться рядом с царем и защищать его; среди них выделялся Полиник. Правее, равняя строй, двигался лох Дикой Оливы – сто сорок четыре щита в ряд с морой Пантер, примыкающей к царской охране, затем мора богини Артемиды­Охотницы во главе с Олимпием и мора Менелая. Справа от них, уже на своих местах, выстроился лох Геракла, тоже сто сорок четыре щита в ряд. Отчетливо виден был Диэнек во главе своей замыкающей правый фланг эномотии из тридцати шести воинов,