Генри торопливо спустился к двери и выбежал в парк. Оказавшись под эркером, он поднял голову и прокричал:
— Чарльз, можете прыгать вниз. Я никого здесь не вижу, но давайте осмотрим аллею вместе.
Джордж и мистер Маршдел тоже вышли на балкон. Они хотели присоединиться к Голланду, но Генри рассудил иначе:
— Не покидайте дом. Бог знает, как сложится ситуация, и куда нам придется отправиться.
— Я останусь один, — сказал Джордж. — Обещаю, что до утра не сомкну глаз и буду охранять обитателей дома. А вы можете продолжать свои поиски.
Маршдел и Голланд спрыгнули на парковую аллею. Ночь была прекрасной и удивительно тихой. Даже легкое дуновение воздуха не шевелило листву на Деревьях, а свет свечи, оставленной Чарльзом на парапете балкона, был ровным и ярким. Свеча освещала пространство под эркером, поэтому мужчинам хватило одного взгляда, чтобы убедиться в отсутствии тела. Хотя человек, в которого стрелял Чарльз, без сомнения должен был получить смертельное ранение и упасть под балкон. Но трое мужчин не нашли ни крови, ни остатков плоти.
Когда после тщательного осмотра земли и травы они посмотрели вверх, Чарльз воскликнул:
— Взгляните на окно! При этом свете отчетливо видно отверстие, проделанное пулей в мозаичной панели.
И действительно на стекле имелось явно различимое круглое отверстие.
— Вы должны были убить его, Чарльз, — сказал Генри.
— Это подтвердил бы каждый, поскольку фигура стояла именно там, - ответил Голланд.
— И все же здесь никого нет, — констатировал Маршдел. — Мы можем выстраивать любые предположения, но какой ресурс имеет ум против самого ужасного из суеверий?
Чарльз и Генри промолчали. На самом деле они не знали, как объяснить исчезновение тела, а слова Маршдела были слишком точны, чтобы спорить с ними. Молодые люди терялись в догадках.
— Очевидно наше оружие бесполезно против такого существа, которое мы видели сегодня ночью, — сказал Чарльз.
Мистер Маршдел сжал руку Генри и со слезами на глазах произнес:
— Мой юный друг, эти бессонные ночи доведут вас до истощения. Они следуют одна за другой, и все ваши родственники, чьим счастьем вы дорожите, уже напуганы до смерти и смущены до предела. Вы должны положить конец их мучениям, и я вижу здесь только одну возможность, которая позволит улучшить ситуацию.
— О какой возможности вы говорите?
— Оставить это место навсегда.
— То есть вы предлагаете мне уехать из дома моих предков? Вы советуете моей семье спасаться бегством? А где мы найдем убежище? До сих пор мы вели хозяйство на деньги наших кредиторов, и, следовательно, прежде чем покинуть этот дом, я должен буду сделать то, что не делал никто из моих предшественников — а именно, оплатить долги из той суммы, которую мы получим за родовое имение.
— Но нам ничего не остается, как только бежать от ужасов ада, который вдруг ополчился на нас.
— Если бы я был уверен, что такое бегство принесет нам какую-нибудь пользу, то пошел бы на этот риск.
— Подумайте о бедной Флоре, — напомнил мистер Маршдел. — Я боюсь об этом говорить, но она была атакована вампиром. И теперь, когда закончится ее жизнь, она при всей своей нежности, красоте и чистоте ума, при всех своих достоинствах и качествах, привлекающих к ней наши сердца, превратится в одно из тех ужасных созданий, которые продлевают существование тем, что питаются кровью других. Какая кошмарная мысль! Как это страшно и омерзительно!
— Зачем же вы тогда говорите об этом? — спросил его Чарльз с вполне заметной резкостью. — Слава Богу, который видит помыслы наших сердец, я не верю в эти ужасные слухи! Я не верю в россказни о вампирах, и пусть сама смерть станет мне ядом, если мой ум примет за истину подобную гадость. Пусть я лучше умру в этот миг в своем неверии, чем допущу такую жуткую возможность.
— Мой юный друг, — произнес Маршдел, — мы все скорбим о том, что случилось с Флорой. И даже в этой бедственной ситуации, в которой она оказалась, мы по-прежнему любим ее и восхищаемся ею. Я верю в ваше благородство, сэр, и надеюсь, что под вашим добрым покровительством она проживет счастливую жизнь, и вы станете для нее достойным супругом.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Возможно, небеса не допустят подобного зла! Мы теперь одни и можем честно обсудить эту тему. Мистер Голланд, заводя семью, вы должны подумать о детях — о тех сладких узах, которые делают зависимыми даже самые суровые сердца. Хотелось бы вам, чтобы мать ваших малышей приходила к ним в тихий полуночный час и высасывала из вен детей живую кровь, которой сама же наделила их? Неужели вы хотите пережить весь ужас такой возможности, которая наполнит ваши ночи опасностью, а дни — часами мрачных размышлений? Вы просто не знаете, на какой страшной грани стоите сейчас, говоря о женитьбе на Флоре Баннерворт!
— Перестаньте! — вскричал Генри. — Дайте мне покой!
— Я понимаю, мои слова ранят вас, — продолжал мистер Маршдел. — Это, к сожалению, характерно для человеческой природы. Истина и наши лучшие побуждения часто понимаются превратно, поскольку несут в себе печальное содержание…
— Я не желаю больше слышать об этом, — оборвал его Чарльз. — Вам ясно, сэр? Я не желаю вас больше слушать!
— Но мне следовало вам это сказать, — печально произнес Маршдел.
— Лучше бы вы не начинали.
— Не говорите так. Я сделал то, что считаю своим долгом.
— В данный момент вы пренебрегаете чувствами и мнениями других людей, — саркастически ответил Чарльз. — А под прикрытием долга было сделано больше вреда и вызвано больше обид, чем по любым иным причинам. Я не хочу больше слышать об этом.
— Чарльз, не обижайтесь на мистера Маршдела, — примирительно произнес Генри Баннерворт. — Говоря о своих опасениях, он только беспокоился о нашем благополучии. Мы не должны сердиться и обвинять оппонента лишь за то, что его слова неприятны для наших ушей.
— Да ради Бога! — с вызовом воскликнул Чарльз. — Я не хочу показаться грубым, но мне не понятны мотивы людей, которые вмешиваются в дела других, высказывают свое некомпетентное мнение и считают при этом, что достойны всеобщего уважения.
— Я завтра же покину этот дом, — пообещал Маршдел.
— Вы хотите уехать от нас? — с изумлением спросил Генри.
— Да, навсегда.
— Разве это благородно, мистер Маршдел?
— А разве ваш гость, которому я с радостью предложил руку дружбы, ведет себя по отношению ко мне благородно?
Повернувшись к Голланду, Генри произнес:
— Чарльз, я знаю вашу благородную натуру. Скажите, что вы не желали обидеть друга моей матери.
— Если данная обида предполагает оскорбление, то я действительно не желал ничего подобного.
— Достаточно, — сказал Маршдел. — Я удовлетворен.
— Но я прошу вас не описывать мне больше таких картин, которые вы недавно предложили моему воображению, — добавил Чарльз. — В запасниках моей фантазии и без того достаточно страхов, чтобы сделать меня несчастным. Но я повторяю вам снова и снова, что не позволю этому чудовищному суеверию взять верх над моим рассудком. И пока во мне теплится искра жизни, я буду бороться против него, поскольку вижу в нем лишь гиганта из ломаного тростника.
— Неплохо сказано.
— Пусть небеса отвернутся от меня, если я покину мою любимую Флору.
— Чарльз! — растроганно произнес Генри. — Благородный Чарльз Голланд! Вы для меня больше чем друг. Вы теперь мне словно брат!
